Гибель вермахта
Шрифт:
Недавнее прошлое часто оказывалось благодатной почвой для примитивных мифов, влияние которых лишь усиливалось, если их достоверность не ставилась под сомнение учеными. Последние, впрочем, также могут увлечься и представить картину скорее желанную, а не действительную. Специалист по истории Великой Французской революции Ричард Кобб писал: «Историк должен быть бесконечно любознательным и пытливым, постоянно пытаться раскрыть чужие тайны, преодолеть границы класса, национальности, поколения, эпохи и пола. Его главная цель — оживить мертвых. И, как американский «похоронных дел мастер», он может позволить себе несколько профессиональных ухищрений: здесь чуть-чуть помады, там мазок карандашом, немного ваты за щеку — все, чтобы результат выглядел убедительно»{837}. В конечном счете верховным судьей в суждениях историков является время, которое и выносит приговор; но он также не может быть окончательным, а меняется в зависимости от многих обстоятельств.
Так, суждения историков и общественное мнение в отношении оценки эффективности вермахта после 1945 г., конечно, изменялось и прошло следующие фазы: в первый период после войны на эффективность немецкой армии внимания
В 60-е гг. вышло множество мемуаров немецких генералов и исторических штудий (не в Германии, а в других западных странах), но их тон изменился: теперь вопрос о том, был ли вермахт послушным орудием в руках Гитлера, отошел на второй план. На первый план вышли его «грандиозные» воинские достижения. Вследствие этого нового поветрия многие немецкие генералы стали популярны на Западе, особенно Роммель. Он стал своего рода «рыцарем без страха и упрека», его представляли даже убежденным противником нацизма, что — исходя уже из современного состояния исторического знания — является некоторой натяжкой. Этот период был особенно важен для укрепления образа вермахта как первой современной армии мира, заслуги которой неоспоримы, особенно в организации мобильной войны. Кроме того, в этот период появляются детальные исследования по отдельным походам вермахта; в этих работах подчеркиваются заслуги вермахта в разработке современной боевой тактики. Особенно примечательны в этом отношении работы Лиддела Гарта по истории Второй мировой войны (1971 г.) и Ситона по истории Великой Отечественной войны.
Третий этап в развитии историографии начинается со стратегической сенсации арабо-израильской войны 1973 г. — с этого момента специалисты по военной истории переместили свой интерес на проблемы разведки и информированности о потенциале противника. Большинство историков пришло к выводу о несостоятельности немецкой военной разведки во Вторую мировую войну и о полной неосведомленности военного руководства о потенциале противника{838}. Этот последний фактор в самом деле имел большое значение в момент начала Гитлером войны на Восточном фронте.
В конце 70-х годов ситуация вновь переменилась в связи с военным поражением США во Вьетнаме: американские военные стали искать модель организации армии, которая смогла бы быть более эффективной, и вновь вспомнили вермахт. На этой волне вышли книги Тревора Дьюпиуса «Гении войны» (1978 г.) и Мартина ван Крефельда «Сражающаяся держава» (1982 г.); в них превозносились достижения вермахта. Немецкие военные и бывшие солдаты вермахта могли праздновать свою полную реабилитацию. Некоторые немецкие генералы (например, Фридрих Меллентин и Вильгельм Бальк) были приглашены в Пентагон, чтобы поделиться опытом борьбы на Восточном фронте.
Вследствие такого поворота дела, многие специальные вопросы развития структур вермахта получили более детальное освещение. К этим вопросам относится профессионализм руководства вермахта, система организации личного состава, военные игры, знаменитая система «поручений тактических задач» (Auftragstaktik). Много работ вышло по вопросам строительства вермахта и в целом немецкой армии с самого начала. После наполеоновской армии, о которой было написано больше книг, чем об армиях, ее победивших, вермахт является армией, которая, несмотря на свое поражение, вызывала со временем все растущее уважение со стороны своих прежних врагов. Немецкие историки, однако, в этой кампании превознесения вермахта участия не принимали — это были преимущественно американцы{839}. Если американцы или англичане восхищались тем, как успешно вермахт одно время вел войну, несмотря на то что полной мобилизации ресурсов еще не было достигнуто, то для немецких историков в 80-е гг. удивительно узкая материальная база, на основании которой Германия решилась на войну за мировое господство, стала поводом для критики вермахта, а не для восхищения им. Наиболее известным из этих историков был Вильгельм Дайст{840}. В Германии при бундесвере существует беспрецедентное для всех других армий мира учреждение — «военно-историческое ведомство», которое имеет своей целью, прежде всего, перевоспитание армии в демократическом духе. Во имя исполнения этой задачи «военно-историческое ведомство» ни на какие метания западной историографии в отношении оценок вермахта твердо, по-военному, не откликается. Это следует рассматривать как один из аспектов впечатляющего немецкого покаяния после Второй мировой войны.
Что касается нашей страны, то ее историография и общественное мнение долго находились в тисках идеологических подходов к оценке вермахта, а ныне они находятся в переходном состоянии, характеризующемся потоком разного достоинства публикаций на тему вермахта и полярными позициями в оценке каких угодно проблем из этой области. Это переходное состояние и полярность подходов, кажется, должны продлиться Довольно долго, ибо, помимо причин идеологического свойства, для нашего общественного мнения большое значение имеет и то, что раны, нанесенные нашей стране Великой Отечественной войной, еще долго не заживут (если это вообще произойдет). Поэтому достижение какой-то общеприемлемой дистанции к предмету разговора в обозримом
Особенно тяжело набрать дистанцию по отношению к вопросу о моральной вине — проблема моральной вины и моральной (не политической — она ясна) ответственности за войну — это большая и, кажется, неразрешимая проблема; она состоит в определении границы между «нормальными» или «неизбежными» издержками большой войны и преступлениями Гитлера. В принципе, задачу можно решить, если не идеологизировать прошлое, но трезво, конкретно и здраво оценить его. Так, по единодушному мнению историков, впервые международный суд по рассмотрению военных преступлений собрался в немецком городе Брейзахе в 1474 г., когда 27 судей Священной Римской империи предъявили Петеру ван Хагенбаку обвинение в «попрании законов Божеских и человеческих», выразившихся в том, что он позволил своим войскам насиловать, грабить и убивать. Ван Хагенбак был признан виновным, приговорен к смерти и казнен. Законы войны зародились задолго до этого суда, в их основе лежали два фундаментальных принципа — принцип необходимости и принцип гуманности. В соответствии с первым, позволительно делать все, что необходимо для достижения победы над врагом. Согласно второму, действия, причиняющие страдания без необходимости, запрещены{842}.
Нюрнбергский трибунал чересчур криминализировал войну; при такой постановке вопроса довольно сложно установить, где, собственно, граница между военным долгом солдат вермахта и с какого момента они должны были проявить неповиновение. Получается, что Гитлер, начиная войну, никакого преступления не совершил — он его совершил, проиграв войну. Вообще, если война — это преступление, то о каких нарушениях законов войны можно говорить? Если эти законы есть, — а они есть, — значит война — это законное и обычное в истории дело. К законам войны относится Женевская конвенция о военнопленных, которая, впрочем, была ратифицирована не всеми государствами. Воздушная война, которую союзники вели против немецкого гражданского населения, противоречила Гаагским соглашениям о правилах войны. Эти варварские бомбежки немецких городов также являлись нарушением правил войны, и непонятно, почему эти преступления никаким международным санкциям не подлежали. В первые годы Второй мировой войны, до того, как участие в боевых действиях приняли США, президент Франклин Д. Рузвельт осуждал бомбардировочные рейды Люфтваффе, ссылаясь на положения Второй Гаагской конвенции 1899 г. о запрете «штурма или обстрела из любых видов оружия городов, деревень, населенных пунктов или зданий, не являющихся узлами обороны». Впоследствии, когда эти методы стали применять союзники, президент хранил молчание. На Нюрнбергском процессе Герингу было предъявлено обвинение в бомбардировках, повлекших за собой разрушение Варшавы, Роттердама и Ковентри. Геринг отвел эти обвинения, заявив, что Варшава — крупный железнодорожный узел — с точки зрения военной целесообразности была подвергнута бомбардировке правомерно; в Ковентри находились оружейные предприятия, а уничтожение Роттердама произошло по ошибке, вызванной нарушением связи с сухопутными частями{843}. За Нюрнбергским процессом над главными нацистскими преступниками последовало 12 других процессов — над второстепенными преступниками и при американской режиссуре. Параллельно и в СССР проходили процессы над военными преступниками. Два наиболее значительных из них — это Минский и Киевский (в начале 1946 г.). Минский процесс завершился 14 смертными приговорами. Эти суды были организованы сталинской юстицией как показательные и весьма сомнительно, что они соблюли необходимую дистанцию по отношению к осужденным, а также объективно рассмотрели все обстоятельства…
Так, в 1996 г. некий обер-ефрейтор вермахта, осужденный на Киевском процессе 1946 г., был реабилитирован одним из судом Российской Федерации{844}.
В принципе, в войну разные военачальники в разных армиях по-разному относились к грабежам, насилию и мародерству своих солдат — иногда со всей строгостью, так как эти эксцессы нарушали дисциплину и снижали боеспособность войск, иногда попустительствовали им, если дисциплине ничего не грозило. Последнее имело место не из-за злодейства командиров, а потому что война сама по себе убийство. Фрейд писал, что во время войны снимается обычный запрет на убийство человека человеком, что создает психологическую ситуацию тревоги и исключительности. После войны, когда этот запрет восстанавливается, преступления, совершенные во время войны, втихомолку и с общего согласия амнистируются: все хотят быстрее забыть этот ужас и скорее вернуться к нормальной жизни. Таким образом, массовые расстрелы солдатами вермахта заложников в партизанскую войну, бомбардировки жилых районов, резня военнопленных в пылу сражения, затопления пассажирских судов в подводной войне — это преступления такого рода, которые после войны все стремятся забыть, ибо нелепо наказывать людей, которых послали убивать, за убийство… После окончания Второй мировой войны победители, забыв эту мудрость, совершили крупную ошибку. Они представили дело таким образом, что в военных преступлениях виноваты только побежденные — ныне отчетливо видно, что это не так, поскольку во время войны преступления совершали все. Помимо шока и отвращения при рассмотрении тех или иных военных трагедий, объективный историк испытывает и шок узнавания, поскольку война со всех сторон — сама по себе преступление. Недаром говорится, что «всякая история — это переговоры между известным и неизвестным»{845}.