Гибель веры
Шрифт:
– Синьорина, я хотел бы, чтобы вы кое-что сделали для меня.
– Да, синьор. – И взяла ручку, как будто он никогда и не шутил по поводу счетов в швейцарских банках.
– В Сан-Поло есть такой священник, отец Лючано какой-то, – не помню его фамилии. У меня просьба к вам – поищите, не было ли с ним каких-то неприятностей.
– Неприятностей, синьор?
– Был ли он когда-нибудь арестован или обвинен за что-нибудь. Или, например, его часто переводили с места на место. Правда, посмотрите – вдруг вам удастся установить, где был его последний приход и почему его послали сюда. Почти беззвучно она произнесла:
– Швейцарский
– Извините?…
– Это очень трудно – добыть информацию такого рода.
– Но если его арестовывали?
– Подобные вещи каким-то образом исчезают, синьор.
– Какие «подобные»? – Брунетти заинтересовал ее вкрадчивый тон.
– Вроде арестов священников. Или если что-то попадает на глаза публике. Вспомните только ту дублинскую сауну – с какой скоростью она пропала из газет?
Брунетти вспомнил историю, появившуюся в прошлом году, и то лишь в газетах «Манифесто» и «Унита», про ирландского священника: умер от сердечного приступа в гей-сауне в Дублине, а соборовали его два других священника, оказавшихся там же в то же время. История эта – она вызывала у Паолы эдакий вой удовольствия – исчезла через день, и это из наилевейшей прессы.
– Но полицейские файлы – это другое дело! – заявил он.
Она подняла глаза и наградила его улыбкой сочувствия, очень похожей на ту, что использовала как аргумент Паола.
– Я найду фамилию и посмотрю, синьор. – И обратилась к новой странице. – Еще что-нибудь?
– Нет, пожалуй, ничего.
Брунетти покинул ее кабинет и не торопясь вернулся в свой.
За два года, что синьорина Элеттра проработала в квестуре, Брунетти успел ознакомиться с такой ее чертой, как ироничность, но иной раз она выдавала такое, что он пребывал в совершенной озадаченности. Однако был при этом слишком обескуражен, чтобы просить о пояснении, – вот как только что, в разговоре о священниках. Он никогда не обсуждал с синьориной Элеттрой религию или церковь, но, если подумать, ее мнение, он уверен, почти совпадает с мнением Паолы.
Вернувшись к себе в кабинет, он выкинул из головы мысли о синьорине Элеттре и святой матери церкви и потянулся к телефону. Набрал номер Леле Бортолуцци; художник ответил после второго гудка, и Брунетти сказал ему, что опять звонит по поводу доктора Мессини.
– Как ты узнал, что я вернулся, Гвидо?
– Откуда?
– Из Англии. У меня была выставка в Лондоне, приехал только вчера днем. Собирался тебе сегодня звонить.
– Насчет чего? – Брунетти, слишком заинтересованный, не стал размениваться на вежливые вопросы о выставке Леле и о ее успехе.
– Кажется, Фабио Мессини – любитель дам.
– В отличие от тех из нас, кто таковыми не являются, да, Леле?
Художник, чья далеко в этом смысле не безупречная со времен его юности репутация была хорошо известна в городе, – засмеялся в ответ.
– Нет, я имею в виду – любит компанию молодых женщин и готов за это платить. И похоже, у него их две.
– Две?
– Две. Одна – здесь, в городе, в квартире, за которую он платит, четырехкомнатная, около Сан-Марко; другая – на Лидо. Обе не работают, но обе очень хорошо одеваются.
– Он единственный?
– Единственный, который… что?…
– Их посещает. – Комиссар употребил эвфемизм.
– Гм, не догадался об этом спросить. – В голосе Леле прозвучало
– Да ну? И кто это говорит?
– Друзья, – неопределенно отвечал Леле.
– И что еще они говорят?
– Что он посещает каждую два-три раза в неделю.
– Сколько ему лет, ты сказал?
– Я не говорил, но он моего возраста.
– Ну и ну. – Брунетти произнес это без всякого выражения, потом замолчал.
– А эти твои друзья случайно ничего не говорили о доме престарелых?
– Домах, – поправил его Леле.
– И много их?
– Похоже, сейчас пять: один – здесь и четыре – на континенте.
После долгой паузы Леле наконец не выдержал:
– Гвидо, ты еще здесь?
– Да-да, Леле. – Комиссар еще чуточку подумал. – Твои друзья еще что-нибудь знают о домах престарелых?
– Нет, только, что в них во всех работает один и тот же религиозный орден.
– Сестры Святого Креста? – назвал он орден, который управлял домом престарелых, где находилась его мать, и в котором больше не состояла Мария Теста.
– Да, во всех пяти.
– Как же он ими владеет?
– Я этого не говорил. Не знаю, владеет ли ими орден на самом деле или только управляет. Но правит всеми.
– Понятно. – Брунетти уже планировал в уме, что предпринять дальше. – Спасибо, Леле. Они больше ничего не говорили?
– Нет, – сухо откликнулся Леле. – Могу ли я как-то иначе быть полезен, комиссар?
– Леле, я не хотел быть грубым. Извини, ты меня знаешь.
Леле знал Брунетти с рождения, – понял, конечно.
– Забудь, Гвидо. Заходи как-нибудь, ладно?
Брунетти обещал – обязательно, тепло попрощался, положил трубку, тут же забыл про обещание, опять снял ее, попросил полицейского оператора найти номер и соединить его с casa di cura Сан-Леонардо, где-то за Оспедале-Чивиле.
Через несколько минут он говорил с секретарем доктора Мессини, директора дома престарелых, назначил встречу на сегодня в четыре, чтобы обсудить перевод своей матери, Регины Брунетти, в этот филиал.
Глава 11
Район вокруг больницы Джустиниани находился недалеко от дома Брунетти географически, но он был не слишком хорошо с ним знаком, – несомненно, потому, что располагался как раз между его домом и теми частями города, куда у него обычно появлялись причины ходить. Он оказывался там, только когда приходилось отправляться на Джудекка, или в воскресенье: изредка ходили с Паолой на Дзаттере посидеть на солнышке в плавучем кафе и почитать газеты.
То, что он знал об этом районе, состояло столь же из легенд, сколько из фактов, как почти вся информация, которой располагали и он, и его сограждане-венецианцы о своем городе. Вон за той стеной – сад бывшей кинозвезды, которая теперь замужем за промышленником из Турина. А за этой был дом последнего из рода Конрадини, по слухам, не выходившего из дома двадцать лет. Там – дверь, ведущая к дому последней Доны Сальва: эту даму видели только на премьерах опер, всегда в королевской ложе и всегда в красном. Он относился к этим стенам и дверям, как дети – к героям мультиков и телесериалов; узнавал их, и, подобно этим персонажам, дома и палаццо говорили ему о молодости и о другом видении мира.