Гибель Византии
Шрифт:
— Благодарю вас. А вы скоро думаете быть дома? Без вас у нас скучно и пусто.
— Благодарю за любезность, синьор. Думаю быть в Каффе самое большее через месяц, если не окажется необходимым самому быть в Кандии и Морей, но это я должен узнать завтра или послезавтра… Да, синьор, не забудьте рассказать про Луканоса…
— А будь он проклят!.. Он у меня из головы не выходит.
На другой день, рано утром, в гостинице, где остановился Батичелли, сидел его приказчик и в ожидании пока тот встанет, разговаривал с ранними посетителями.
— Синьор вас зовет, — обратился к нему вбежавший служитель.
Приказчик
— Подойди сюда, Феодор, садись да расскажи, что у вас хорошенького делается.
— Был в Генуе, кирие, получил деньги и распорядился, как ты приказал.
— Хорошо. А каково положение дел вообще в Морее?
— Все тоже, ненадежное. Деспоты Фома и Константин настолько слабы, что если бы туркам вздумалось явиться в Морею, то они не оказали бы никакого сопротивления. В Эпире и Албании неспокойно; того и гляди начнется борьба с турками, которых там много. Арианит и Галенто готовы, нет только общего вождя. Из детей Иоанна Кастриота никого не осталось, кроме Искандер-бека, ну, а он верен султану и, в настоящее время, будет предводительствовать, как я сегодня здесь узнал, целой армией, которая уже выступает отсюда из Адрианополя. Здесь мне земляки говорили, что султан поколебался в доверии к нему и чтобы испытать его, предложил ему управление Албанией; однако Искандер не отказался и объявил, что султан ему заменил отца и он будет служить султану.
В это время у входа в гостиницу поднялся крик; сначала нельзя было расслышать слов, но потом они стали доноситься отчетливее. Турки кричали:
— Давайте нам шпионов!
Батичелли и Феодор выскочили из комнаты узнать в чем дело. Их тотчас же заметили ворвавшиеся в переднюю турки.
— Вот они! Вот они! — кричала толпа, бросаясь на Батичелли, который, прислонился к стене, выхватил нож и стал защищаться.
Шум поднялся невообразимый. Феодор затесался в толпу и так как на него не обращали внимания, скрылся. Положение Батичелли было безвыходным, только трусость нападавших отодвигала развязку.
Вдруг стоявшие у входа расступились.
— Что здесь без толку орете! — раздался чей-то сильный, мужественный голос.
— Искандер! — пронеслось в толпе.
Скоро показалась высокая, стройная фигура красивого мужчины, средних лет, с черными усами.
— Что вы своевольничаете!
— Он гяур, шпион! — кричали турки. — Хозяин говорил, что он с другим гяуром вспоминали Чезарини.
— Правда ли это? — обратился Искандер-бек к синьору Батичелли по-гречески.
— Совершенная ложь, кирие, вероятно хозяин гостиницы, зная, что со мной есть порядочные деньги, вздумал ограбить меня и подговорил толпу. Я генуэзец и виделся вчера с консулом Каффы, говорили мы точно о Чезарини, как говорили и о многом другом, но я человек торговый и приехал по делам своим. К тому же, у Генуи с султаном мир и мне нечего шпионить.
— Хорошо, синьор, — произнес Искандер по-итальянски; — вы отправитесь со мной для безопасности: у султана уже началась война с Венгрией, Польшей и Сербией; — при этом Искандер обвел окружающих глазами и продолжал по-итальянски: — эти азиаты вас не пощадят, им достаточно, что вы христианин и не здешний.
— Не знаю, как благодарить вас, — почтительно произнес Батичелли, приложив руку к груди, и затем поспешно захватив вещи, последовал за Искандером.
В старом заброшенном доме на берегу Моравы Искандер-бек отдавал разные распоряжения. Стояла мрачная осенняя ночь. Ветер тоскливо шумел в непроглядной тьме. Комната была слабо освещена. Искандер-бек постоянно то отпускал людей, то принимал приходивших.
Вошел молодой человек, по наружности напоминавший Искандер-бека. Это был его любимец племянник Гамза. Он вытирал свои мокрые усы и стряхивал дождевые капли с шапки.
— А, Гамза! — оживленно воскликнул Искандер, увидав вошедшего. — Иди сюда! Нет, прежде прикажи, чтобы ко мне никого не пускали. Молодец! — одобрительно сказал Искандер, — пробраться в венгерский лагерь, я думаю, было не совсем легко и безопасно, а ты скоро справился.
— Я рассчитывал на мрак ночи и он меня не обманул. У них плохие часовые, они попрятались от дождя.
— Прекрасно. Но однако же рассказывай все по порядку, — говорил Искандер племяннику.
— Прежде всего, князь, я должен тебе доложить, что генуэзца мы вернули назад, потому что путь чрез Иллирию очень неспокоен, и он опять в лагере; что прикажешь с ним делать?
— Да пусть остается пока здесь, он ничем помешать не может, а там посмотрим…
— Что же касается Гуниада, то он уже с десятью тысячами перешел Мораву. На твою помощь он смотрит, как на залог успеха. Завтра он предполагает напасть на Керам-бея, но еще точно не знает. К рассвету он решит, а если сражение будет окончено, то он сделает три пушечных выстрела, что послужит сигналом для тебя, князь.
— Так. Пока все хорошо, — проговорил Искандер-бек и задумался.
— Ну, а как скипитары? — спросил он Гамзу. — Не думают на попятный? Как тебе, Гамза, кажется?
— Нет, князь, ты своих соотечественников не обижай. Да к тому же, они глубоко в тебя верят.
— Это основание всякой победы, — как бы про себя заметил Искандер, — вера в своего вождя, а вождь должен верить в свое призвание.
— Ну, а ты, князь, — с улыбкой заметил Гамза, — колеблешься и сомневаешься?
Искандер не обиделся; он, напротив, с любовью посмотрел на своего племянника и засмеялся.
— Молод ты, Гамза. Предосторожность вовсе не признак трусости или нерешительности.
Наступило молчание.
— Хорошо, Гамза, благодарю за службу… ну, а как Керам-бей и турки, не подозревают ли чего?
— Ты знаешь, князь, что они к тебе всегда не особенно благоволили и старались перед султаном оклеветать, но чтобы теперь что это подозревали, незаметно.
— Хорошо, Гамза, ступай и собери сюда скипитаров, сколько можно, я хочу лично с ними поговорить. Сколько их в нашем отряде?
— Около трехсот человек…
Гамза ушел. Оставшись один, Искандер-бек стал ходить по комнате. Его молодцеватое лицо, всегда веселое и спокойное, было озабочено. За стеной продолжал бушевать ветер. Искандер, после долгого размышления, остановился перед восточным углом комнаты и заметил деревянную икону, забытую здесь каким-то бежавшим сербом. Он вспомнил, как когда-то в детстве молился пред иконами, знаменуя себя крестом, и осенив себя крестным знамением, упал пред нею на колени. Он порывисто шептал не молитвы, которых он не знал, так как был воспитан в мусульманстве, а свои собственные слова. Между тем, послышались шаги и сдержанные голоса. Скоро дверь тихо приотворилась и в ней показался Гамза.