Гидеон Плениш
Шрифт:
— Хотите принять участие?
— Чуд… Вы хотите сказать, чтобы я попробовала, могу ли я играть какую-нибудь роль?
— Это и называется пробной читкой.
— Я с удовольствием. — Часики у нее были довольно дорогие. — Ой, мне нужно бежать.
— Не уходите!
— Меня ждут.
— Наверно, какой-нибудь молодой человек?
— Угу.
Его трясло. Его мутило. Первокурсники, болтливые мальчишки! Это вообще еще даже не люди.
— Знаете, Пиони, я бы хотел иметь возможность… понимаете, сейчас,
— Бросьте, профессор, какие могут быть реакции у трудного ребенка?
— А вот вы реагируйте, а я посмотрю.
— Чудно.
— Где вы живете?
— Корпус Ламбда.
— Гм! Так вот. Сегодня я ровно в десять часов зайду в аптеку Постума выпить содовой. — Он вспомнил, что вечер у него занят, но тут же выкинул эту мысль из головы. Не мог он ждать сорок восемь часов, пока снова увидит Пиони. — Ровно в десять. Что, если бы вы заглянули туда и выпили со мной стаканчик?
— Я думала, что студенткам не полагается ходить на свидания с профессорами.
— Совершенно верно. Но если бы вы случайно зашли туда купить пудры…
— У меня есть пудра.
— Придете вы или не придете?
— Не знаю. Возможно. Всего хорошего!
Он нервничал. Неужели он позволил студентке — представительнице враждебного лагеря — забрать над ним власть?
Он ревновал. Пионн отправилась на свидание с нахальным, никому не известным мальчишкой, у которого явно бесчестные намерения, в то время как ему, Гиду, предстоит всего-навсего невинная встреча с миссис Теклой Шаум.
У отца Теклы, банкира и попечителя колледжа, был в шести милях от города, на озере Элизабет, домик в одну комнату с печкой и двухъярусной койкой, к которому вела песчаная колесная дорога. Придморы дали Гидеону ключ от домика и предложили пользоваться им, когда ему только вздумается; здесь он спокойно писал свою книгу об Ораторах Америки, — мало где можно было так хорошо отоспаться. И здесь, пользуясь тем, что погода еще стояла теплая, он сговорился провести вечер с Теклой.
Дорога к озеру шла среди густых зарослей дубняка, орешника и сумаха; в запоздалом луче солнца кружились мухи; престарелая лошадка Придморов не спеша трусила вперед. Все располагало к душевному довольству, но профессор Плениш, сидя в тарантасе плечом к плечу с Теклой, чувствовал себя человеком, который пропадает зря. Его не радовало даже озеро, поблескивавшее в просветах между деревьями, оно отвлекало его от мыслей о Пиони Джексон. А Текла, как нарочно, болтала без умолку, поглядывая на него так, словно он ее собственность, словно она его мать, его настоящая возлюбленная.
— Как сошла риторика на первом курсе, Гидеон? Очень было тяжко?
— То есть
— Ты всегда говоришь, что первокурсники такие тупицы!..
— Я не говорил ничего подобного. Я говорил, что среди них есть тупицы… А есть и очень способные, очень! Свежие, неиспорченные умы. Они так живо реагируют, не скучают, не брюзжат, как многие, кто постарше.
— Да, пожалуй… Ты использовал мой материал о Троллопе?
— Нет.
— То есть использовал частично. Я сегодня был у зубного врача.
— Ой, бедненький! Больно было?
— Нет.
— Ты, видно, устал сегодня, милый, и чем-то недоволен.
— Я? Я не устал. И я всем очень доволен.
Гробовое молчание, пронизанное тоненькими голосами мушиного хора и стуком ленивых копыт.
Профессор Плениш не был жестоким человеком; во всяком случае, ему не доставляло удовольствия причинять боль даже тем, кого он любил. Он сказал виновато:
— Прости, пожалуйста, мой раздраженный тон. Просто меня беспокоят студенты.
— Чем они тебя так особенно беспокоят?
— Своей безнравственностью! Первокурсницы назначают свидания незнакомым мальчишкам, молокососам! Это очень опасно!
— Вот как?
— Разумеется! А потом мне нужно подготовиться к… Между прочим, мне сегодня необходимо быть в городе ровно в 9.30.
— О, как жаль! Такой чудесный мягкий осенний вечер. Я думала, мы переночуем на озере.
— Я бы с радостью… чего же лучше… но сегодня никак не могу. Должен быть дома в 9.30, не позже.
Молчание.
Она медленно проговорила:
— Интересно, скоро ли ты уйдешь от меня к какому-нибудь очаровательному юному созданию, много моложе, чем я?
Он было разразился ложными клятвами, но потом почувствовал прилив честности. Это с ним случалось. Он ваговорил ласково, как ребенок с матерью:
— Не знаю. Когда-нибудь — возможно. Будем надеяться, что не скоро. Но если это и случится, ни одна женщина не будет так терпима ко мне и к моим глупым разговорам о всяких глупых планах.
— Это верно. Поцелуй меня!
Домик Придморов, некрашеный, но чистенький и веселый, был того же осеннего, золотисто-серого цвета, что и высокая, буйная трава на обрыве над озером, яастывшим в дремотном тумане. Мир снизошел на профессора, и минутами он даже забывал о Пиони Джексон и своей тоске по ней. Сняв пиджак и оставшись в тонкой нижней сорочке, со своей темной бородкой, словно сошедший с картины Манэ, изображающей пикник художников на берегу Сены, он бегал по пляжу и закидывал плоские камешки в перламутровую воду озера, лихо разбивая его покорную гладь. Текла оживилась, видя, что его раздражение улеглось, и весело раскладывала закуску на красной с черным скатерти, расстеленной на траве перед домиком. Озеро теперь отливало медью и пурпуром, и небо на западе пылало.