Гидра
Шрифт:
– Думал, тебя не отпустят, – сказал Мишка. Он был отличником, но, как говорили в классе, «попал под дурное влияние Аникеева». Глебу давались литература и русский язык, Никаноровна расхваливала его сочинения и прочила карьеру прозаика. Но по остальным предметам он плавал, математика и иностранный язык – язык акло – никак не давались. А Мишка чирикал по-глубоководному,
– Кто у них спрашивал, – развязно сказал Глеб и воровато огляделся. – Потопали, пока не засекли.
Мальчики двинулись по пустынной улице, уклоняясь от фонарей.
– Взял?
Мишка похлопал по портфелю, который нес, словно собирался на ночной урок.
– Все здесь. А ты правда, ну, голых тетенек смотрел?
– Смотрел, – самодовольно подтвердил Глеб.
– Старух небось?
– Не старше двадцати.
– Врешь!
– Ч… – Глеб осекся, не стал говорить «честное пионерское»: в бане не было никого моложе пятидесяти. Бабка Тома да бабка Лукерия. Глеб был выдумщиком, но не клялся почем зря.
– Чего б мне врать.
– И как у них? – В сумерках глаза Мишки вспыхнули. – Так или так?
– Так.
– Врешь!
– Честное пионерское.
– Ух ты!
Они прошли мимо заколоченной избы «Торгсина». Во время коллективизации мама сдала туда столовое серебро и золотую трофейную ракушку, которую отец снял с убитого беляка. Взамен Аникеевым выдали три кило муки и конфету для Глеба.
– Ничего, – сказал Мишка. – У меня этих баб знаешь сколько будет! Бабы любят моряков.
– А я воевать пойду, – сказал Глеб. – Героем стану.
– Это где?
– Батя говорит, немцы нападут.
– Не. Чего б им нападать?
– На Австрию же напали.
– То Австрия, а у нас в «Ленинке» столько тайных книг, что мы их у границы испепелим.
– У них тоже книги есть… – Сдвиг – взрослые не объясняли, сами не знали почему – затронул лишь территорию, которая позже стала Советским Союзом, от Украины до Берингова пролива, от мыса Челюскин до Туркменской Республики. Ничего подобного не было ни в США, ни в Бразилии. Но знания распространялись сквозь охраняемые кордоны; белые эмигранты вывозили в Европу потрепанные томики, иностранные шпионы охотились за гримуарами, африканские царьки и диктаторы «цивилизованных» государств мечтали о заступничестве Древних, а глубоководные эмигрировали без дозволения пограничников. Глеб решил, что, если не будет войны, он пойдет в НКВД бороться с прислужниками недобитых космических божков.
– Не нападет, – сказал Мишка уверенно. – Гитлер их помер, заживо сгорел, пока они там экспериментировали с измерениями. А новый их вождь, как его… Гиммлер. Он восхищается нашей страной и хочет построить такую же: где колдовство поставлено на службу прогрессу!
– Придурки они, – возразил Глеб. – Ненавидят евреев, цыган, амфибий. Нет, будет война. Обязательно. А я буду героем.
Они свернули на окраинную улочку и замедлили шаг. Церковь возвышалась за пиками уродливого сорняка. Покривившаяся, потемневшая, с дырявой маковкой без креста, она источала потаенную угрозу, как тигр, про которого не знаешь, убил его выстрелом, или он притворяется дохлым и готов атаковать. Глеб коснулся виска, словно поправлял пробковый шлем.
– Стоит, зараза…
– Говорят, в ней ночами службу служат.
– Милиционеры бы не допустили…
– А что они попишут? Поп, когда церкви отменили, внутри заперся, до сих пор там. Жгли – не горит. Двери выбили, чтобы добро в пользу голодающих забрать, – три человека с ума сошли. Так и сидят в ростовском дурдоме, про богов канючат. Храм теперь Азатотий. Его легче не замечать.
– Но мы-то заметили. – Глеб хлопнул Мишку по плечу, не столько его, сколько себя подбадривая. – Назад ходу нет. Действуем по плану?
Мишка сглотнул.
– Как скажешь…
Сорняк цеплялся за одежду, хлестал по щекам. Вымахал в человеческий рост, что тростник, что те овощи, которые зреют вокруг воронок, испускающих дым цвета иных миров. Мальчики ломали стебли и таранили препятствия, пробиваясь вглубь дурнины. Заросли выпускали тучи мошкары, а земля была скользкой и липкой.
– Ничего-ничего, – бормотал Глеб.
На церковь они буквально напоролись. Она оказалась куда ближе, чем Глеб предполагал. Осклизлая стена напрыгнула из сорняка. Возле нее было не продохнуть от мошек, и запах, витающий в воздухе… так смердит мертвечина, пару дней пролежавшая на дороге.
– Может – ну его? – предложил Мишка.
– Дело хозяйское, – сказал Глеб. – Хочешь – возвращайся. Только газету дай.
– Не, – сказал Мишка, поколебавшись. – Вместе.
Они пошли вдоль стены, за угол, к прогнившей паперти. Культы, плодившиеся в Гражданскую как грибы, здорово помогли большевикам в борьбе с православием: старые боги существовали в реальности, а Иисус так и не явился пастве. О христианстве быстро забыли, власти пришлось противостоять религиозным течениям, о которых еще недавно никто помыслить не мог.
Полная луна висела над маковкой, а звезды будто бы наблюдали за мальчиками.
– Давай, – сказал Глеб. Под одеждой сновали мурашки, а может, мошки.
Мишка расстегнул портфель. Его руки дрожали, и из портфеля посыпались учебники и тетрадки. Глеб наклонился, чтобы помочь другу, поднял нетолстую книгу и прочел, ловя обложкой лунный свет:
– «Безымянные культы». Фридрих Вильгельм фон Юнцт. Интересно?
– Не очень. Никаноровна на лето задала.
– Немчура поганая. – Глеб вернул Мишке книгу. – Зачем читать врагов, колдунов этих идиотских?
– Чтобы мыслить как они. Чтобы победить.
– Чтобы победить, им надо башку раскроить. Ага! – Глеб взял у Мишки газету. «Безбожник у станка», ветхий, девятилетней давности номер. На передней странице – латинская цифра «пять», символизирующая пятилетку, ломала хребет карикатурному существу со щупальцами вместо бороды. «Марксизм, – прочел Глеб в свете луны, – это сокрушительная практическая программа в борьбе с Ктулху».
– С Азатотом не нашел.
– Один черт, – ответил Глеб, – Азатот, Ктулху. – И он спародировал Никаноровну: – То, что нельзя описать! Или описать.