Гильдия темных ткачей
Шрифт:
— Чему лыбишься? — заметил его улыбку Ласка. — Ученик менестреля! А почему не портного, а? Или шляпника? Слышь, Лягушонок, почему тебя Мастер в бордель учиться не отправил? Там из тебя точно выйдет толк.
— Бедный Лягушонок, столько лет старался. И всё зря! — включился в игру Простак. — Ну, ничего, сделаешь глазки пожалостливей, авось не пришибут бездаря. Предупреди только, в какой забегаловке будешь тренькать! Приду, скажу хозяину, чтоб не слишком обижал, по голове не бил, ты ведь и так того!
Пятеро парней дружно заржали, а Орис показательно зевнул.
— Ничего вы не понимаете! —
Хилл сунул в зубы травинку и принялся разглядывать чирикающих в кроне жаворонков. К насмешкам он давно привык, отвечать ленился, а доказывать что-то с помощью драки — пусть базарная шелупонь объясняется кулаками. Его много больше заботили слова Мастера: вполуха выслушав краткий отчет о салочках с Волчком, он огорошил Хилла новостями.
— После праздника пойдешь знакомиться к маэстро Клайверу. Теперь ты — его ученик и наследник.
Хилл чуть не поперхнулся. Учиться у лучшего в Суарде скрипача и струнного мастера?! Это слишком хорошо, чтобы быть правдой.
— …жить у него. Маэстро нужен помощник…
К обычным тренировкам с Мастером четыре раза в неделю, практическим занятиям травами и зельями у дру Альгафа, королевского аптекаря, к мелким гильдейским заказам и фехтованию с Ульрихом теперь добавлялось обучение игре на гитаре и работа в лавке музыкальных инструментов. «Спать будет некогда», — довольно усмехнулся про себя Хилл. Работа его не пугала, а слово «гитара» пробуждало священный трепет.
— …догадываешься, почему? — Наставник улыбнулся загадочно, как Второй Красный Дракон на миниатюре в открытом томе Хроник.
Хилл кивнул. Как не догадаться? Для менестреля соломенная шевелюра и синие глаза — мелочь, некоторые красят волосы зеленым и красным, лишь бы привлечь внимание публики. К тому же прекрасный выбор между невидимостью лакея и эпатажем «гениального» артиста, все равно самого Хилла не заметят, заметят лишь маску. Ну и детское увлечение сказалось. Не может такого быть, чтобы Мастер не знал о привычке ученика редкими свободными вечерами сбегать в Королевский парк, к заросшей тиной речке, и играть на флейте для дриад и русалок — все равно никто больше не совался в такую глубь колдовского леса.
— И забудь шалости по карманам. Ты артист, а не воришка. Привыкай жить честно.
Хилл снова кивнул. Честно, как Мастер — добропорядочный до тоски владелец конторы перевозок. «Кройце и сыновья. Ваш груз — наша безопасность. Умеренные расценки, гарантия», — такая надпись красовалась над окованной бронзой дубовой дверью дома номер девять по улице Серебряного Ландыша. Ничего общего с развалюхой под невнятной вывеской, ничего общего с одноруким пиратом Махшуром — как ничего общего между ухоженной улицей ювелиров и пыльным переулком убийц и воров. И, разумеется, ничего общего между честным купцом и зловещей Гильдией Ткачей: почти никто из трехсот ее членов не знал собственного Главу в лицо. А те немногие, кто знал, предпочитали забыть и не вспоминать даже во сне, чтобы спалось крепче. Про обычных людей и говорить нечего, Хисс позаботился о безопасности своих слуг — все, что могло бы хоть как-то связать Посвященных с Гильдией, мгновенно стиралось из людской памяти, все доказательства, собранные Магистратом, терялись, чернила в записях испарялись…
Ласка тем временем продолжал:
— Бери деньги за разгон публики — заместо вышибалы!
Но Хилл не реагировал. Ему уже представлялось, как в руки ляжет гитара — теплая, ласковая, отзывчивая. Вот бы забыть о встрече с Темным богом, о Гильдии и носить желтый берет Барда! Но и так получалось неплохо. Уж точно лучше, чем потом всю жизнь прикидываться перевозчиком, как Орису, содержателем трактира, как Волчку, или зеленщиком, как Простаку.
Ласке надоело подкалывать Лягушонка, и он занялся вторым любимым делом: хвастовством. Угорь же, которому тоже достался заказ, по обыкновению, помалкивал.
— …заплатит нам по два империала! — Ласка победительно оглядел младших.
Те впечатлились и уважительно притихли.
— Свисток, Волчок! — кивнул Ласка старшим ребятам. — Обмоем? Завалимся в заведение к Лотте, у нее новые девочки!
— К Лотте? Без нас? — обиделся Игла.
— Мелкие ещё! Что вам у Лотти делать? — ухмыльнулся Угорь, и тут же снисходительно подмигнул. — Ладно, пойдем.
— Спасибо за приглашение. — Свисток пожал плечами. — Но завтра не могу. Дела.
Остальные ученики с интересом уставились на Свистка, но он молчал.
— Ну, как знаешь. — Ласка старательно делал вид, что отказ ему до гульего хвоста. — Тебе и девочки ни к чему, у тебя вон менестрель есть!
— Мне больше по вкусу черноглазые милашки. Навроде тебя, — криво ухмыльнулся Свисток, вскакивая и делая шаг к Ласке.
— Тьфу ты, ну ты, какие мы важные, уже и шуток не понимаем. — Ласка мягко отступил, не отрывая взгляда от противника.
— Эй, смотри, менестрель заревнует, — встрял Волчок и тут же схватился за ухо: камешек рассек мочку, и между пальцев побежала кровь.
— Фу, сидеть, — раздался тихий приказ.
Ученики, как один, вздрогнули и обернулись. Прислонясь плечом к стволу граната, Седой Ёж насмешливо разглядывал их, словно проказливых щенков.
— Свисток, за мной, — бросил он и, повернувшись спиной к ученикам Мастера, пошел в дом.
— Не передумай до завтра, милашка. — Свисток подмигнул Ласке и последовал за Ежом.
Лягушонок остался в одиночестве, под злыми взглядами подмастерьев. Он был уверен: окажись они сейчас подальше от Мастера, ему бы пришлось несладко. Холодное внимание Ургаша преследовало его со вчерашней игры и не желало ослабевать.
— Бедняжку бросили. — Ласка шагнул к нему. — Иди, позабавимся, малышка.
«Поиграем», — в шепоте Тени предвкушение мешалось с насмешкой.
— Обойдешься, — ответил Хилл Ласке и отвернулся: не хотелось, чтобы кто-то увидел в его глазах ту же тьму, что клубилась вокруг Мастера и Седого Ежа.
— Ой, без папочки девочка боится! — не отставал Ласка.
— Плохо ухаживаешь, — протянул Волчок. — Нежнее надо, нежнее.
«Была румяна и бела веселая вдова…» — фривольная песенка помогала Хиллу не слушать уговоры Тени: «поиграем!». Но надежда, что удастся увильнуть от драки, таяла: волчата чуяли в нем опасность и не могли успокоиться.