Гильгамеш, сын Лугальбанды. Шумерский эпос в пересказе Анджея Иконникова-Галицкого
Шрифт:
Позвал и юношу-пастуха, приказал ему:
– А ты укажи ей путь туда, где это видел. Она знает, что делать.
Шамхат, недолго думая, собралась, умылась, умастила тело маслом и благовониями и затемно отправилась в степь. Три дня она шла и пришла к тому месту, где пастухи видели косматого Энкиду. Там она спряталась в тростниках – смотрит, ждёт. День ждёт, ночь ждёт, ещё день ждёт. Три дня и три ночи ждала притаившись.
Край солнца высунулся из-за горизонта, первые лучики заиграли на листве. Защебетали, зашевелились птицы в прибрежных зарослях.
Тут вышла Шамхат, великолепная, из своего укрытия. Вышла, стала напротив Энкиду, сняла с себя все свои одежды. Глазеет на неё Энкиду, ничего понять не может, такого чуда никогда не видел. Он ведь никогда не видел женщин. А она то так повернётся, то эдак; она то так, то сяк посмотрит. Волосы у неё чёрные, она их свивает и развивает. Грудь у неё полная, тело округлое, приятное, ноги стройные, пальцы тонкие. Вся она так и благоухает, так и светится в лучах восходящего солнца.
Обалдел Энкиду, глядит на неё, не знает, что делать.
А она к нему тихонько подошла, она его не боится. По голове, по шерсти погладила мягкой ладонью. За ручищу взяла, лапищу его к своей груди поднесла, по своему телу его косматой лапой провела раз, другой, третий. От её тела исходит благоухание.
Совсем одурел Энкиду, ничего подобного никогда не знал, не чуял. Облапил он Шамхат, сгрёб в свои мохнатые объятья, бегает по поляне, женщину на руках таскает. А что дальше делать с ней – не догадывается.
Ну, Шамхат, она ученица Инаны, её дело – любовное соитие. Она Энкиду по голове погладила, на траве мягкое покрывало, свою одежду, расстелила, чудище косматое уложила, сама улеглась рядом, священную повязку-дида развязала, с себя сняла.
И начали они любовное соитие. Стал познавать Энкиду женщину Шамхат.
Час познавал Энкиду Шамхат. Три часа познавал. День познавал и ночь познавал. Двое и трое суток познавал Энкиду Шамхат. И так, без остановки, без устали, семь дней и семь ночей познавал Энкиду Шамхат. Восьмой день настал – только тогда утомился Энкиду, оставили его силы, сел он на травку.
– Где, – говорит, – мои звери, газели, куланы, онагры с детёнышами? Где мои свинюшки с поросятами, львицы со львятами? Идите сюда, я хочу играть с вами!
Глядь – а звери-то разбежались, одна свинка осталась с поросятами – в глине у бережка завязла. Выкарабкалась – и с хрюканьем убежала вместе с выводком.
Он зовёт зверей – а они дальше от него убегают, слов его не понимают.
Он за ними вдогонку – а силы-то его оставили, не может он со зверьём бегать, не может, как газели, скакать, как львица, прыгать.
Вот что получилось: как познал Энкиду женщину, отдал ей своё дыхание, так и перестал быть зверем, лишился хитрости и силы звериной, язык их перестал понимать. Сделался Энкиду человеком.
Он сидит горюет. А Шамхат его утешает:
– Не горюй, чудище моё лохматое, не о чем горевать. Не будешь ты, как прежде, со зверьём бегать, не будешь жёсткой травой питаться. Зато ты приобрёл разум, сделался человеком.
Перестал Энкиду плакать, сидит у ног женщины- блудницы, а она его по шерсти гладит. Смотрит он ей в глаза, слушает её тёплый голос. А она ласково так продолжает:
– Ты красивый, Энкиду, ты большой и сильный, прямо-таки богам подобный, никогда у меня такого не было. Зачем тебе со скотиной в степи бродить? Пойдём со мной к людям. Я отведу тебя в Урук, Овчарню Инаны, в светлый храм. Я тебя угощу мягкой пищей, напою приятным напитком, который веселит сердце, одену в нежные одежды.
Слушает Энкиду – и млеет. Понравились ему речи Шамхат, да и сама Шамхат очень ему приятна. А она продолжает свою песню:
– Пусть люди тебя, красавца, увидят. Пойдём, Энкиду, в наш город. Там хорошо: там молодцы щеголяют богатой одеждой, там каждый день какой-нибудь праздник. Там весёлые красавицы ходят в ярких браслетах и бусах, возбуждают в таких, как ты, вожделение и радость. С ними не соскучишься, всю ночь спать не будешь. Ты, Энкиду, ещё не знаешь жизни, пойдём со мной.
Загорелись глаза у Энкиду. А женщина не даёт ему задуматься:
– Там есть такой Гильгамеш – тебе ровня. Почти такой же, как ты, могучий человек, неуёмный. Вот уж мужчина так мужчина: силач и буйвол, одиннадцать локтей ростом, и всё его тело наполнено страстью. Силой он с тобой померится, может, и посильнее тебя будет.
Тут уж Энкиду не выдержал, взыграло ретивое.
– Ладно, – говорит, – согласен. Веди меня к светлому твоему дому, напои весёлым питьём. Я согласен.
Блудница своё покрывало разорвала надвое, одной половиной одела Энкиду, другой сама прикрылась. Встали они и пошли вместе в город. А Энкиду шагает и бормочет про себя:
– Давай, веди. Посмотрим, какой это там Гильгамеш, силач и буйвол, – хвастается своей силой! Я крикну по- богатырски посреди Урука, вызову его на поединок. Потому что только я могучий, только я изменяю судьбы! Кто в степи рождён, диким молоком вскормлен, со зверьми жил, травой питался, у того велика сила!
Пришли к стойбищу пастухов. Те смотрят во все глаза на диковину, но уже не боятся, не убегают. Только перешёптываются: «Глянь, какой огромный! силач!» Шамхат попросила у них хлеба, дала Энкиду. Он никогда хлеба не пробовал, она его научила есть по-человечески. Дали им пастухи хмельного напитка, выпили Шамхат и Энкиду, развеселились, встали, пастухам доброго дня пожелали и отправились дальше.
Так они шли и шли и на третий день добрались до Урука.
А Гильгамешу опять приснился сон. Пришёл он к матери, к Нинсун, рассказывает:
– Видел я, будто посреди нашего Урука лежит большой медный топор. И все люди сбежались, вокруг стоят глазеют – и воины, и нищие, все толпятся, а взять в руки никто его не может. Вот я подошёл, взял топор этот, принёс к тебе, положил к твоим ногам. Что бы такой сон значил?
Нинсун, богиня, подумала, отвечает:
– Как видно, идёт к тебе соперник и друг. Будет с кем помериться силой.