Гильгамеш
Шрифт:
Впрочем, Большой ни разу не поддался соблазну поплакать над своей беззащитностью. Лишь оградившись от близких, ревнивых, лазуритовых небес, Гильгамеш увидел себя, стал прислушиваться к голосу, чей источник лежал куда дальше владык звезд, ветров и вод. Сердце давно уже не желало объять мир, мысли о славе забылись сами собой, их место заняли гордость и твердая уверенность в том, что он поступил правильно. Большой смотрел на свои руки, каждая из которых могла одолеть силу нескольких людей, и знал, что даже Инанне сломить его будет нелегко.
Как ни удивительно, менее всего разглядывал в те дни небеса Энкиду. Мохнатый брат Гильгамеша самолично срубил дерево Инанны, после чего, довольный, выбросивший из головы все тревоги,
Боги дали им на остановку целую седьмицу. И небо все эти дни было достойно того, чтобы смотреть на него с тревогой, ожиданием, любопытством. Его, словно человеческое лицо, искажали гримасы многоразличных чувств. Давным-давно прошло время дождей, однако то южный, то северный, то западный горизонты вспучивало грозовыми тучами. Они тянули длинные дымные щупальца к желто-багряному Уту и исчезали, не уронив не дождинки; растворялись так неожиданно, будто всего лишь привиделись жителям Урука. Волны палящего жара превращали небо в огненную жаровню. Высушенное, выбеленное как берцовая кость, по вечерам оно наваливалось на город душной тяжестью. Даже когда солнце скрывалось за горизонтом, полосы белого жара подолгу мерцали в самом зените, а звезды казались маленькими и далекими. Одна лишь Инанна, окруженная то белым, то бронзовым ореолом, целила в Урук ревнивой стрелкой.
Благодушие на небесах все более одолевал гнев. Седьмой день начался с того, что их затянуло желтовато-пепельной дымкой. Солнце проглядывало сквозь нее как бледное мучнистое пятно. Несмотря на дымку, жара стояла несусветная. Небо свирепо хмурилось, и людям чудилось, будто сверху на них взирает множество яростных глаз. Урукцам не сиделось на месте. Они бросали ежедневные занятия, загоняли детей в дом, дальше соседских дверей старались не уходить. «Сегодня что-то произойдет!»— в этом уверены были все. «Инанна и Ану спорят, — говорили старики. — Одна гонит нас на беду. Другой хочет удержать ее. Только не может устоять древний Ану перед блудницей! Если та разъярится, то бросится в преисподнюю, и сестра ее Эрешкигаль выпустит на землю гороподобных демонов, что преследовали несчастного Думмузи. И вновь будут кругом мертвецы, вновь потечет кровь… Нам на голову…»
Пепельная дымка стала обращаться вокруг солнца, совсем затмевая око Уту. Посреди небес образовалась гигантская воронка. Центр ее находился точно над храмом Кулаба. Чувствовалось исполинское движение, словно некто огромный размешивал гигантской мутовкой небеса. Что-то должно было родиться из теста, взбиваемого богами. Гильгамешу, вместе с Энкиду стоявшему во внутреннем дворике Кулаба, казалось, что это нечто должно упасть прямо из воронки. Если не сам храм, то где-то поблизости от него.
Однако рев чудища, рев небесной кары раздался из-за северной стены города, как раз оттуда, где трижды был повержен на колени Ага Кишский. Рев заложил уши урукцев. Детей и женщин он бросил в слезы, мужчин — в холодный пот.
— Я посмотрю, что там! — сказал Энкиду и с палицей на плече отправился к северным воротам.
Его называли быком, это чудовище, прянувшее ниоткуда на берег Евфрата. Оно было сложено из красок Великой Сухости. Черные, как закоптелые камни очага, копыта ступали так тяжело, что проваливались в землю на пядь. Ноги переполняла мощь, мышцы на них были непомерно велики, они выпирали, словно это была не плоть, а огромные медные котлы, обтянутые кожей цвета обугливавшейся от жары травы. Туловище распирало огненное дыхание, над гигантским горбом, венчавшим шею чудища, горячий воздух плавился, плясал, как над угольями. Громоподобно бил о бедра хвост толщиной с человеческий кулак. Белые, как зубцы урукских стен, ноздри быка были опущены, от их дыхания на земле оставалась черная выжженная дорога. Рога у быка не загибались к середине, как у степных туров, а торчали прямо вперед, подобно рогатине. Тот небесный мастер, который трудился над ними, сделал рога не просто длинными, но и заострил их концы так, как будто это были шильца. Рога при этом не теряли своей крепости: когда чудовище ударяло ими о землю, та оказывалась вспорота на глубину большую, чем мог взять самый тяжелый плуг черноголовых.
Только никто не мог рассмотреть тогда небесами посланного быка во всех подробностях. Оставляя за собой ржаво-седую тучу пыли, он катился как шар ревущей, иссушенной, непонятной силой скрепленной земли. Все вокруг него горело прозрачным пламенем; словно гонимый мучительной жаждой, он бросился к Евфрату, ступил в реку, мгновенно окутавшись облаками пара, и вода стала отступать перед ним. Тоска и великий ужас охватили стоявших на стенах городских стражей, когда они увидели, как темная влага уходит из реки. То ли бык выпивал ее, то ли Энки спасал свое достояние от демона засухи, но, образовав два пенистых вала, вода отступила — на север и на юг от города. Широкое речное русло стало пустым, голым, речные растения принялись тлеть, и на Урук понесло приторно сладкий, ядовитый дым.
Бык вырвался из Евфрата и с ревом встал перед северными воротами города. Что ему стены! Стражам казалось, что чудовищу было бы достаточно одного мановения головы, чтобы проделать брешь в творении Гильгамеша. Однако бык остановился, он ждал чего-то, и тогда самые молодые, отчаянные из стражей открыли ворота. Они знали, как отгоняют пастухи от стад диких животных. Лев, пантера, рысь — страшные звери. Но человек даже самым могучим степным хищникам кажется опасным существом. Опасным прежде всего по причине непонятности и неожиданности. Его конечности удлиняют длинные когти, он бросается острыми иглами, он оглушает звуками трещоток. И даже семья красных охотников — львов — уступает пастуху: лишь бы тот не знал устали, лишь бы безостановочно крутил трещотку, да колотил по земле пастушьим посохом.
Огражденный Урук казался стражам стадом, сами себе они мнились пастухами, когда юноши выбегали за ворота и звонко, беспорядочно кричали, размахивая перед небесным быком копьями, ударяя об землю дубинами.
— Уходи! — голосили одни. — Пошел вон! — вопили более смелые и все ближе, ближе острия их копий приближались к ноздрям чудовища.
Бык мотнул головой — раз, другой, — а потом оглушительно заревел и ударил копытом. Черный провал распорол землю, несколько юношей скатились в него, несколько громко стонали, ухватившись за край трещины. А снизу поднимался темный жар, медленно сжигавший все живое. Другим копытом ударил бык — и еще один провал рассек землю перед стенами. Новые стражники падали в него. Те, кто остался цел, устремились обратно в город. С ними столкнулся в воротах Энкиду.
Мохнатый герой растолкал бегущих. Увидев чудище, он мгновенно остановился, но вопли юношей, висевших на краю пропасти, заставили его выскочить из города. Воинственно воздев перед собой палицу, он вытащил тех, кто еще держался. Бык не обратил на это внимания. Но когда Энкиду шагнул к нему и замахнулся оружием, чудовище, выпустив из ноздрей дымную струю, обожгло героя огнем. Шерсть на груди и плечах Созданного Энки закрутилась в седые колечки, рассыпалась прахом. Заскулив, как собака, которую обварили кипятком, степной человек отскочил в сторону. Он несколько раз пытался забежать сбоку, прыгнуть на спину быка сзади, но тот успевал повернуться вслед за ним. Длинные ровные рога смотрели в живот Энкиду, а дымные плевки обжигали тело мохнатого.