Гильотина для госпитальера
Шрифт:
— Что-то у них неладно, — подалась вперёд Пенелопа.
Лицо испытуемого бледнело, наливалось синевой. То же самое происходило и с операторами.
— Они погибают! — Динозавр обернулся к диспетчеру, контролировавшему операцию и сидевшему в кресле в углу комнаты, на его лице был шлем аудиовизуального контакта. — Головастик, они погибают!
Диспетчер внешне никак не отреагировал. Но пальцы его забегали по пульту. Внезапно он закрутил головой, потом застонал. И резко сорвал шлем.
Тут же в комнату заскочили
Через полчаса диспетчер устало сказал:
— Он погиб. Мы не смогли пробиться через последний блок.
— А операторы? — спросил Динозавр.
— Они выжили.
— Информация?
— Об этом мы можем узнать только у них.
— Когда?
— Когда они придут в себя.
— А долго они собираются валяться кверху пузом? — грубо спросила Пенелопа.
Диспетчер, поёжившись от такого напора, пожал плечами:
— Часов семь.
Семь часов Пенелопа и Динозавр сидели как на иголках. Наконец ведущий врач сообщил — операторов удалось привести в чувство.
— Они что-то узнали или провалялись в контактных шлемах просто так? — осведомился Динозавр.
— Узнали, — сказал врач. — Кличка погибшего — Латник.
— Место? Откуда он?
— Неизвестно. Удалось выбить только — Ла-Пас. И…
— Ну же? — прикрикнула нетерпеливо Пенелопа.
— Чума…
Ночь. Тикают часы на стене. Какой идиот придумал повесить механические часы в спальной?
Сомову хотелось встать и ударить по ним кулаком.
Он проснулся среди ночи и не мог заснуть в своей комнате.
Внизу гудели клаксоны — водители жали на их кнопки сутки напролёт и не знали удержу. Завывала вдали полицейская сирена. Пропел керосиновый самолёт, ложась на курс от пригородного аэродрома.
На восьмидесятом этаже всё было слышно отлично. Звуки долетали досюда с лёгкостью необыкновенной. Они жили своей жизнью, как злобные зубастые существа, терзающие сейчас нервы госпитальера.
А кроме этого он слышал, как вода шумит в трубах. Как раскрылись и закрылись на этаже двери лифта. Как в соседнем номере заплакал ребёнок. Как в коридоре выругался, зацепившись за конец ковра, уборщик. ОН СЛЫШЫЛ ВСЁ!
А ещё шуршала громко кровь в жилах. Барабанило сердце. А дыхание было тоже — свистящее и оглушительное.
Звуки ополчились на Сомова. Они сбросили с себя дружеские личины и превратились во врагов. Они наждаком елозили по обнажённым нервам, и госпитальер ничего не мог поделать с собой. Он застонал — и стон этот отозвался во всём теле.
Ему было плохо. Он не был болен, организм функционировал отлично. Но что-то изменилось в мире. Что-то сделало его в миг враждебным. Это был миг хищных звуков.
Сомов приподнялся, хлопнул по стене ладонью,
Он встал, качнулся, подошёл к креслу. Упал, заткнув уши пальцами. Не помогло. Звуки пробивали пальцы, как заряд бластера холщовую ткань. Не было от них ни пощады, ни спасения.
Он не знал, что происходит. Ему не хотелось думать о том, что творится. Он пытался остановить наступление звуков, но они одолевали его всё больше. Они скреблись, требовали доступа в самые сокровенные кладовые его существа. Они были оккупантами, которые не собирались оставлять оборонявшемуся право на жизнь.
Происходило что-то чудовищное. Сомов окончательно понял это. Он открыл рот:
— Серёга, — прокричал он что было силы.
Его голос рокотом пронёсся над городом, он был должен долететь до каждой семьи, он должен был вздыбить пыль, вырвать с корнем деревья. Звук собственного голоса оглушал.
Но на самом деле это был лишь слабый писк, без труда поглощённый стенами помещения. Разведчик спал в своей постели, привычно используя каждую секунду на расслабления — он знал, что в любой момент ему может пригодиться весь запас сил. И Сомов не мог докричаться до него.
Госпитальер с трудом оторвал ладони от ушей.
В тёмной комнате вдруг стало светлее. Он увидел, что в кресле напротив него кто-то сидит.
— Вы кто? — прошептал Сомов, и этот шорох взревел морской стихией.
— Гость, — произнёс безучастно пришелец. — Я пришёл спасти тебя.
Внезапно звуки перестали быть врагами. Свалилась хрустальная тишина. Внешнего мира не существовало. Все звуки пришли в равновесие и замерли водяными брызгами. Они были больше не опасны. Они были приручены.
— Ты спас меня, — прошептал Сомов, и его шёпот вплёлся в водяной узор зависших звуков.
— Я спасу всех, — звуки голоса Гостя вливались в общий узор, и тот сиял, придавая радость и ликование миру. — Близится час расплаты. Спасутся избранные. Мы придём, чтобы забрать вас и дать вам волю. Мы — спасители.
— Кто?
— Мы — чужие. Мы придём, чтобы… Узор звуков кружился вокруг Сомова и начал распадаться на составляющие части. И госпитальер ощущал, как его существо распадается вместе с этим узором. Что всё в нём идёт в раздрай, но это было приятно.
— Мы поможем, — вещал гость. — Вы погрязли в неверии. Вы погрязли во зле…
«Распад», — промелькнуло в мозгу Сомова. Вслед за этим выплыло слово — «распадники».
И пришло ясное понимание происходящего.
Сомов понял, что если не будет сопротивляться, то рухнет окончательно в хаос. А сопротивляться не хотелось. В хаосе было хорошо. В нём была своя красота. Хаос притягивал. Он был тоже организован, как это дико ни звучало.
«Сопротивляйся!» — голос ясной части сознания надрывался где-то во тьме. Он призывал: «Возьми себя в руки!»