Гиперболоид инженера Гарина
Шрифт:
– Вы хотите сказать, что Шельга захватил аппарат?..
– Вот именно.
– Мне это не приходило в голову… Да, это было бы очень неплохо.
– Я думаю, – подняв голову, насмешливо сказал Вольф.
Хлынов быстро взглянул на собеседника. Оба остановились. Издалека фонарь освещал лицо Вольфа, – злую усмешку, холодные глаза, упрямый подбородок. Хлынов сказал:
– Во всяком случае, все это только догадки, нам пока еще незачем ссориться.
– Я понимаю, понимаю.
– Вольф, я с вами не хитрю, но говорю твердо, – необходимо, чтобы аппарат Гарина
– Вы стараетесь меня оскорбить?
– Фу ты, черт! Хотя – правда. – Хлынов чисто по-российски, что сразу отметил Вольф, двинул шляпу на сторону, почесал за ухом. – Да разве после того, как мы перебили друг у друга миллионов семь человек, можно еще обижаться на слова?.. Вы – немец от головы до ног, бронированная пехота, производитель машин, у вас и нервы, я думаю, другого состава. Слушайте, Вольф, попади в руки таким, как вы, аппарат Гарина, чего вы только ни натворите…
– Германия никогда не примирится с унижением.
Они подошли к дому, где в первом этаже Хлынов снимал комнату. Молча простились. Хлынов ушел в ворота. Вольф стоял, медленно катая между зубами погасшую сигару. Вдруг окно в первом этаже распахнулось, и Хлынов взволнованно высунулся:
– А… Вы еще здесь?.. Слава богу. Вольф, телеграмма из Парижа, от Шельги… Слушайте: «Преступник ушел. Я ранен, встану не скоро. Опасность величайшая, неизмеримая грозит миру. Необходим ваш приезд».
– Я еду с вами, – сказал Вольф.
49
На белой колеблющейся шторе бегали тени от листвы. Неумолкаемое журчание слышалось за шторой. Это на газоне больничного сада из переносных труб распылялась вода среди радуг, стекала каплями с листьев платана перед окном.
Шельга дремал в белой высокой комнате, освещенной сквозь штору.
Издалека доносился шум Парижа. Близкими были звуки – шорох деревьев, голоса птиц и однообразный плеск воды.
Неподалеку крякал автомобиль или раздавались шаги по коридору. Шельга быстро открывал глаза, остро, тревожно глядел на дверь. Пошевелиться он не мог. Обе руки его были окованы гипсом, грудь и голова забинтованы. Для защиты – одни глаза. И снова сладкие звуки из сада навевали сон.
Разбудила сестра-кармелитка, [3] вся в белом, осторожно полными руками поднесла к губам Шельги фарфоровый соусничек с чаем. Когда ушла, остался запах лаванды.
Между сном и тревогой проходил день. Это были седьмые сутки после того, как Шельгу, без чувств, окровавленного, подняли в лесу Фонтенебло.
Его уже два раза допрашивал следователь. Шельга дал следующие показания:
– В двенадцатом часу ночи на меня напали двое. Я защищался тростью и кулаками. Получил четыре пули, больше ничего не помню.
3
Кармелиты – монашеский орден.
– Вы хорошо рассмотрели лица нападавших?
– Их лица – вся нижняя часть – были закрыты платками.
– Вы защищались также и тростью?
– Просто это был сучок, – я его подобрал в лесу.
– Зачем в такой поздний час вы попали в лес Фонтенебло?
– Гулял, осматривал дворец, пошел обратно лесом, заблудился.
– Чем вы объясните то обстоятельство, что вблизи места покушения на вас обнаружены свежие следы автомобиля?
– Значит, преступники приехали на автомобиле.
– Чтобы ограбить вас? Или чтобы убить?
– Ни то, ни другое, я думаю. Меня никто не знает в Париже. В посольстве я не служу. Политической миссии не выполняю. Денег с собой немного.
– Стало быть, преступники ожидали не вас, когда стояли у двойного дуба, на поляне, где один курил, другой потерял запонку с ценной жемчужиной?
– По всей вероятности, это были светские молодые люди, проигравшиеся на скачках или в казино. Они искали случая поправить дела. В лесу Фонтенебло мог попасться человек, набитый тысячефранковыми билетами.
На втором допросе, когда следователь предъявил копию телеграммы в Берлин Хлынову (переданную следователю сестрой-кармелиткой), Шельга ответил:
– Это шифр. Дело касается поимки серьезного преступника, ускользнувшего из России.
– Вы могли бы говорить со мною более откровенно?
– Нет. Это не моя тайна.
На вопросы Шельга отвечал точно и ясно, глядел в глаза честно и даже глуповато. Следователю оставалось только поверить в его искренность.
Но опасность не миновала. Опасностью были пропитаны столбцы газет, полные подробностями «кошмарного дела в Вилль-Давре», опасность была за дверью, за белой шторой, колеблемой ветром, в фарфоровом соусничке, подносимом к губам полными руками сестры-кармелитки.
Спасение в одном: как можно скорее снять гипс и повязки. И Шельга весь застыл, без движения, в полудремоте.
50
…В полудремоте ему вспоминалось:
Фонари потушены. Автомобиль замедлил ход… В окошко машины высунулся Гарин и – громким шепотом:
– Шельга, сворачивайте. Сейчас будет поляна. Там…
Грузно тряхнувшись на шоссейной канаве, автомобиль прошел между деревьями, повернулся и стал.
Под звездами лежала извилистая полянка. Смутно в тени деревьев громоздились скалы.
Мотор выключен. Остро запахло травой. Сонно плескался ручей, над ним вился туманчик, уходя неясным полотнищем в глубь поляны.
Гарин выпрыгнул на мокрую траву. Протянул руку. Из автомобиля вышла Зоя Монроз в глубоко надвинутой шапочке, подняла голову к звездам. Передернула плечами.
– Ну, вылезайте же, – резко сказал Гарин.
Тогда из автомобиля, головой вперед, вылез Роллинг. Из-под тени котелка его блестели золотые зубы.
Плескалась, бормотала вода в камнях. Роллинг вытащил из кармана руку, стиснутую, видимо, уже давно в кулак, и заговорил глуховатым голосом: