Гипсовый трубач: дубль два
Шрифт:
– Что там у тебя еще за Аркаим?
– Северная Помпея! Двадцать тысяч лет. Вот если бы вам на развалинах с «Уральскими самоцветами» спеть?
– С «самоцветами»? Что там у нас с «Уралмашем»?
– Задержка зарплаты, – с готовностью ответил помощник.
– Неплохая мысль! Ты, Володь, останься! И ты, Дадакин, тоже!
22. Слезы императрицы
Соавторы вышли из кабинета и расправили плечи. Жарынин хотел даже сказать что-то ехидное о поющем начфуксе, но, заметив осуждающий взгляд Кокотова, промолчал, виновато поморщив лысину.
В приемной,
– А вот здесь я носорога завалил! – хвастал блондинистый.
– Бедненький! – Тамара Николаевна щедро склонялась к цветному экранчику, чтобы лучше рассмотреть картинку. – А он вкусный?
– Не знаю, не ел, – отвечал вип-стрелок, осторожно опуская глаза в неисследованные глубины ее декольте. – Но если поделить живой вес на стоимость лицензии, то килограмм выходит дороже черной икры.
– Значит, вкусный!
– Скоро на жирафа пойду! Не хотите со мной?
– Хочу, но меня Эдуард Степанович не отпустит… – грустно призналась неувядаемая девушка.
Присмотревшись, Кокотов узнал в зверобое известного бизнесмена Гнусарова, которому в начале девяностых, как пострадавшему от советской власти (сидел за спекуляцию ароматизированными презервативами), отписали дальневосточный завод, выпускавший торпеды. До своего далекого частного предприятия за все эти годы он так ни разу и не доехал, околачиваясь в основном в Москве, выбивая бюджетную поддержку и льготные кредиты на «оборонку». В противном случае Гнусаров угрожал продать завод японцам. Добившись очередного финансового вливания, торпедозаводчик обыкновенно улетал на сафари, а когда возвращался в первопрестольную с трофеями, снова начинал клянчить деньги. Тем временем штаб Дальневосточного флота жаловался: торпеды давно кончились, и обнаглевшие японцы в открытую требуют возврата Курил! Об этом и многом другом, включая коллекционную страсть Гнусарова к женщинам знойных рас, писодей узнал недавно из телепередачи «Большие люди» с Таней Козинаки.
Увидев соавторов, секретарша неохотно оторвалась от торпедозаводчика, произвела обмен часов и спросила:
– Вам что-нибудь еще?
– Мы ждем Мохнача, – объяснил Жарынин.
– А, Вова тоже здесь? – вскинулся на знакомое имя Гнусаров. – Как они вчера сыграли?
– Нормально. 9:1.
– Сам сколько забил?
– Шесть, – ответил режиссер таким тоном, словно не меньше половины мячей влетели в ворота с его подачи.
– Ну и ладненько! – улыбнулся зверобой, скользнул глазами по соавторам и, не найдя в них ничего стоящего, снова углубился в телефонные фотографии. – А вот это я бью акул у атолла Бигпиг-стоун…
– А они вкусные?
Тут из кабинета выскользнули Дадакин с хорошим человеком, который тут же бросился целовать Гнусарова, принимавшего восторги Махнача со снисходительной мукой, как Печорин дружеские приставания Максима Максимовича. Помощник с неудовольствием посмотрел на соавторов и, поморщившись, тихо приказал:
– Все будет хорошо. Я позвоню. Супайте!
– Не забудьте, скоро суд! – напомнил режиссер.
– Я никогда ничего не забываю! А вот вы, Дмитрий Антонович, про диск-то спросить
– Да, Дим, ты прямо на себя сегодня не похож! – подтвердил Вова, не отрываясь от торпедозаводчика. – Спасибо, хоть Андрей Львович выручил!
– Да уж… ладно… – зарделся писодей.
– Ну и что мне теперь – выпить цикуты? – обидчиво воскликнул игровод.
– Лучше вам вообще не пить! – холодно заметил помощник, вынимая из кармана поруганные «Картье» и застегивая на запястье. – Господин Гнусаров, Эдуард Степанович вас ждет!
– Попрошу часики! – игриво затребовала Тамара Николаевна.
– Какие порекомендуете? – спросил вип-охотник, снимая свой неброский хронометр, от одного вида которого Дадакин, Мохнач и Жарынин облагоговели.
– А вот хоть эти – «Слава» пятьдесят шестого года… Шефу понравятся! – предложила секретарша.
– А если еще поскромней? – улыбнулся истребитель носорогов.
– Только для вас! «Победа». Сорок шестой год! И не забудьте спросить про новый диск!
…Друзья вышли из приемной и направились к выходу мимо дежурного офицера, снова зачем-то проверившего документы, словно в кабинете Скурятина посетителей могли подменить. Вдруг Вова остановился и звонко шлепнул себя по лбу:
– Ё-мое! Мне же Гнусаров на обеде у патриарха обещал денег на хор детей-инвалидов! Мужики, вы меня не ждите! А то улетит опять на полгода родезийских гусей стрелять – ищи-свищи! – С этими словами хороший человек пожал соавторам руки и, отнекиваясь от благодарностей, потрусил назад.
На первом этаже Жарынин заволновался, потянул носом воздух и повлек Кокотова в боковой коридор, приведший их к кафе-бару «Царский поезд». Внутри заведение действительно напоминало старинный спальный вагон, отделанный красным деревом и медью, с той лишь разницей, что купе с отъезжающими вбок зеркальными дверями располагались не с одной, а с обеих сторон узкого выстланного ковром прохода, который упирался в стойку бара, выполненного с затейливостью резного иконостаса. Официант, одетый в мундир дореволюционного инженера-путейца, приветливо указал на свободное купе.
– Во как! Все продумано: тут тебе и ресторан и комнаты для переговоров! – удовлетворенно заметил режиссер, усаживаясь на малиновый диванчик и раскрывая меню с тисненым имперским орлом на кожаной обложке.
– Да, тут очень мило! – согласился писодей, боясь заглянуть в цены.
– А что если, дорогой мой Андрей Львович, нам заодно и пообедать? Времени-то – скоро час! Пока доедем, то-сё… Да и, честно говоря, эти ипокренинские сосиски размером с личинку комара мне порядком надоели. Как – побалуемся? – весело вопрошал Жарынин, пряча виноватый взгляд.
– Даже не знаю, даже не знаю, – занервничал автор «Жадной нежности», не понимавший, зачем питаться в этом, судя по интерьеру, безумно дорогом ресторане, если в Доме ветеранов их ждет пусть скромный, но оплаченный обед.
– Не переживайте, коллега, – угадав его сомнения, улыбнулся Жарынин. – Я угощаю. Должен же я загладить вину! Давно со мной такого не случалось! Как говорил Сен-Жон Перс, вино помогает мечтать, но мешает делать мечту былью! По-французски это звучит гораздо изящнее…
Игровод ударил в прицепленный у двери вокзальный колокол, в точности похожий на те, что висели в давние времена на всех станциях. Мгновенно возник официант-путеец: