Гипсовый трубач. Однажды в России
Шрифт:
– Вета уже была, – поправил Кокотов.
– Когда?
– Когда выходила замуж за итальянца.
– Да, в самом деле! У вас хорошая память. Некоторым хорошая память заменяет ум.
– Вы так считаете? – обиделся писатель.
– Так считал Сен-Жон Перс. Хорошо. Назовем ее Белла. Как я мог не узнать Беллу?! – Жарынин заломил руки с такой силой, что хрустнули суставы. – Итак: конец застоя, я в ореоле мученической подпольной славы, которую в ту пору могли дать только запрет и гонения. Боже, счастлив художник, хоть недолго побывавший под запретом! Единственное, о чем сожалею, – что не попал под суд, как Бродский, за тунеядство. Я бы не сидел сегодня здесь с вами, Кокотов, я бы попирал тысячедолларовыми штиблетами каннскую фестивальную дорожку! Но увы, увы, я имел глупость, дабы не потерять трудовой стаж, оформиться лектором в общество «Знание». Нет, вы подумайте – трудовой стаж! Понадобился гений Бродского, чтобы предвидеть:
– Не согласен! – возмутился Кокотов.
– Да? Тогда почитайте мне Бродского наизусть!
– Пожалуйста:
Ни страны, ни погостаНе хочу выбирать.На Васильевский островЯ приду умирать! [1]– Это все?
– Все, – покраснел Андрей Львович.
– Одна строфа. И та обманная. Умер-то он в Венеции.
– Вы просто ему завидуете!
1
Бродский И. «Стансы».
– Конечно, завидую: он догадался наплевать на трудовой стаж, а я не догадался. И все-таки после скандала с «Плавнями» я был упоительно гоним. На интеллигентных кухнях Москвы, послушав «Голос Америки», радостно шептались, что мой арест – дело решенное. Меня звали в гости, будто я достопримечательность, угощали мной, словно деликатесом. А когда я смыл свой позор, тут уж началась буквальная вакханалия…
– Какой позор? – встрепенулся писатель.
– Это не важно. Но поверьте, женщины смотрели на меня примерно так же, как курсистки девятнадцатого века – на патлатого народовольца, собиравшегося наутро метнуть бомбу в генерал-губернатора. Разумеется, дам, жаждавших скрасить мои последние дни на свободе, было хоть отбавляй. Я даже начал привередничать, чваниться, старался избегать, скажем, двух блондинок подряд…
– А вот это вы фантазируете! – возмутился Кокотов, остро ощутив тоску своего безбрачного воздержания.
– Нет, мой одинокий друг, не фантазирую, а вспоминаю с трепетом! И вот как-то раз меня пригласили в мастерскую к одному архитектору. Он проектировал типовые дома культуры для совхозов-миллионеров, но при этом мастерил втихаря какую-то вращающуюся хрень будущего и о Корбюзье говорил так, словно тот всего лишь пьющий сосед по лестничной клетке. Кстати, сейчас он строит особняки новым русским, и, наверное, потому эти сооружения так похожи на совхозные клубы. В мастерской собралось несколько пар – и ни одной одинокой дамы. Я даже с облегчением подумал, что нынешнюю ночь смогу наконец отоспаться. Но тут вдруг вышел жуткий семейный скандал. Начался он как невинный литературный спор. И устроила эту свару Белла. Она схлестнулась со своим спутником, пусть он будет Владимиром, из-за того, кто выше – Блок или Окуджава. Судя по короткой стрижке и неловкому синему костюму, Володя был советским офицером и, конечно, бился за Блока, даже прочитал наизусть до середины «Скифов». Белла подняла его на смех и объявила, что народный поэт тот, кого поют. Блока-то не поют… Ее поддержали и хором ударили:
Ах, Надя, Наденька,Мне б за двугривенныйВ любую сторонуТвоей души! [2]Володя растерялся, а Белла презрительно процедила, что только непроходимое ничтожество может усомниться в превосходстве Окуджавы над Блоком. Офицер вспылил, объявил, что между ними все кончено, и ушел, хлопнув дверью так, что обрушился макет Целиноградского народного театра. Интеллигентная компания облегченно вздохнула, радуясь, что легко отделалась от этого военнослужащего мужлана. Честно говоря, в споре я молчаливо был на стороне офицерика. По совести, мне эти Булатовы гитарные дребезжалки никогда особенно не нравились. Но история рассудила иначе: сравните жалкого истуканчика Блока, притулившегося в скверике возле Малой Бронной, с роскошным памятником Окуджаве на Старом Арбате. Вам все понятно?
2
Окуджава Б. «Ах, Надя, Наденька».
– Нет, не все!
– Что непонятно?
– Почему вы промолчали?
– А потому что Белла была хороша! Ах, как хороша! Длинные светлые волосы, черный свитер, облегающий высокую нерастраченную грудь, короткая черная юбка, из-под которой произрастали совершенно тропические ноги! Ну разве можно спорить с такой женщиной? Она, оставшись одна, сразу как-то призывно погрустнела. Я, конечно, бросился утешать. Мы разговорились. Оказалось, девушка учится в Институте культуры на библиотечном отделении. Сбежавшее «ничтожество» – ее жених, разумеется, теперь уже бывший. А ведь страшно подумать, твердила она, через две недели должна была состояться свадьба! Даже кольца купили. Я предложил выпить за судьбу. Отхлебнув рислинга, Белла вдруг облизнула губы прямо как Роми Шнайдер. И я вскипел. Мы сбежали от архитектора, гуляли по ночной заснеженной Москве, страстно целуясь в каждой встречной телефонной будке, а потом пошли ко мне – греться. Мне даже не пришлось особенно настаивать: девушка просто жаждала отомстить несостоявшемуся мужу за его подозрительную любовь к Блоку. По-человечески это понятно, но Белла оказалась настолько злопамятна, что весь следующий день мы провели в постели. Бывали минуты, когда казалось – я уже бессилен перед ее неутомимыми поисками новизны, но она делала глоток вина, по-шнайдеровски облизывала губы, и у меня снова открывалось не знаю уж какое по счету дыхание! В ту ночь, потрясаемый ею, я подумал: если Белла не зароет свой женский талант в прокрустовом брачном ложе, а использует с прицельным умом, то сможет сделать блестящую карьеру. Тем более что даже в постели она уже тогда стремилась занять командное положение…
Я изобразил на лице восторг узнавания:
«Боже мой, Белла Викторовна… Сколько лет, сколько зим…»
«Да, Димочка… А какая в тот год была зима! Теперь таких не бывает!» – вздохнула она.
«Как семья?» – осторожно спросил я ее.
«Нормально. Володя – генерал. Пенсионер. Сидит на даче».
– Какой Володя? Значит, они помирились? – изумился доверчивый Кокотов.
– Разумеется! Я позвонил ей ровно через месяц после нашего безумия.
– Почему через месяц?
– Так она просила. Сказала: должна осознать, что с нами произошло. Я позвонил, и Белла сообщила, что свадьбу сыграли в назначенный день и что она очень счастлива!
– Так значит… – начал догадываться Андрей Львович.
– Ну конечно, мой наивный соавтор, всю эту ссору она специально разыграла, чтобы поближе познакомиться со мной: не каждый день случается заполучить в объятия запрещенного режиссера! Я так понимаю, она просто решила сделать себе подарок, прежде чем выйти за своего Володю, верного и надежного, как советская противоракетная оборона. В общем, мы посмеялись с Беллой Викторовной над тем давним приключением и обменялись особенными взглядами… Мол, если бы все можно было вернуть назад, то, конечно, мы не расстались бы, нет, не расстались бы, а пробезумствовали по крайней мере еще одну ночь… Прощаясь, она сказала, что даст мне денег на фильм, завизировала мою заявку, даже позвонила в профильное управление, чтобы зарезервировали средства.
– Ну и?
– Вот вам и «ну и», – махнул рукой Жарынин. – Вспомните: что говорил о судьбе Сен-Жон Перс?
– Не помню… – смутился писатель.
– А вот что: судьба подобна вредной соседке по коммуналке, то и дело подсыпающей в твою кастрюлю дуст…
– Сен-Жон Перс не мог этого говорить.
– Почему же?
– Он никогда не жил в коммуналке.
– Вы, Кокотов, мыслите не как художник, а как обыватель. Боюсь, нам трудно будет работать вместе.
– Я могу вернуться в Москву! У меня обследование.
– Ладно, не злитесь! Лучше посочувствуйте мне! Я нашел отличного соавтора, молодого, талантливого. И буквально за неделю до того, как должны были утвердить смету фильма на коллегии Минкульта, произошла катастрофа: Беллу ограбили…
– И убили? – похолодел Андрей Львович.
– Лучше бы убили… – вздохнул Жарынин. – Пользуясь ее светлой памятью, я бы сумел вырвать деньги на картину. Нет, увы, не убили… Когда она была в загранкомандировке, а Володя на даче, воры залезли в их городскую квартиру и вычистили все. Белла вернулась и тут же подала в милицию заявление, приложив список похищенного – в основном ювелирных изделий. Кто-то из ментов слил информацию. «КоммивояжерЪ», опубликовавший список украденного, вышел в тот день с восемью дополнительными полосами, где перечислялись похищенные сокровища. Начался скандал: мол, откуда столько «ювелирки» у скромной чиновницы? Пошли разоблачительные статьи. Одна, помню, называлась «Грязное брюльё Беллы Ивановой». Неплохо, да? И ей пришлось уйти в отставку. Продав цацки, что были на ней во время командировки, она купила небольшое поместье на Корсике и навсегда уехала из проклятой России. Больше я ее не видел. И денег, конечно, никаких не получил. Вот такая грустная история, соавтор…