Гирей – моё детство
Шрифт:
Смеюсь… и уже «вольно».
– Пятнадцать секунд! Рекорд! Кто рассмешил, гадёныш?
– Стало смешно…
– Смешно дураку, что нос на боку, а смех без причины – признак дурачины.
– Вспомнил жирафа…
– Марш за доску! На весь урок. Панин, следуй за ним… за разговор стоять второй урок.
В действительности я вспомнил муху… она садилась на лысину Василию Ивановичу – он её сгонял, она упорно возвращалась, и он снова её сгонял. Класс смеялся вповалку, а он наказал меня: «Только ты, цыганская морда, способен на такие штучки», – как будто обладаю
В первом полугодии в первом классе мне пришлось провести за доской больше, чем за партой. «Чапай» приучил к дисциплине, но вот иногда приходится стоять.
Нудно, аж мурашки в животе бегают. Хочется двигаться, нет терпения стоять и молчать, когда хочется в Витьком поделиться впечатлениями.
– Витёк, «Чапаю» трудно терпеть?
– Трудно! У него пробит мочевой пузырь.
– Откуда знаешь про пузырь? Я считал, что только у свиней.
– Сестра рассказывала, учит в 9-м классе.
– Мы тоже будем учить внутренности? Бр-р. Думал, что у него недержание от ранения в ногу…
– Причём здесь нога… его ранило и в живот, и в голову…
– Наверно, немец из автомата стрелял или мина разорвалась… страшно, ревел бы, как паровоз, – боли боюсь.
– Он офицер, как мой папка, они боли не боятся…
– Может, Василия Ивановича ранило, когда он первым выскочил из окопа?
– Тихо, «Чапай» идёт, – предупредил нас Миша Хвостов, староста и самый сильный и добрый пацан в классе.
Василий Иванович простучал костылём по коридору, в классе и плотно уселся на стул и, кажется, забыл о нас, стоящих за доской.
Хвостов доложил: «Происшествий в Ваше отсутствие нет».
Василий Иванович пригласил Бориса Олифиренко к доске для решения задачи… будет нескучно и смешно – Боря стеснительный и боится говорить то, что знает, а вдруг не то. Поэтому приходится выдавливать знания наводящими вопросами, которыми мог мучить, издеваясь, Василий Иванович.
– Витёк, ты сказал, что «Чапай» – офицер? Но я видел его в воскресенье пьяным.
– Все калеченые пьют…
– Длинноносый паршивец, о чём шепчешь?
– Решаю Борину задачу…
– Придётся наказать ещё и за подсказку…
– решаю для себя…
– Но вслух… иди помоги товарищу…
– Повторите, пожалуйста, условие задачи…
Василий Иванович разрывается от смеха.
– Во втором классе, а врать не научился, как сивый мерин. Ложь вредна… – он говорит понятное и известное, но как никогда хочется решить задачу, – решишь задачу – прощу и тебя, и Панина, и Боря получит хорошую оценку… Не решишь – накажу и тебя, и Панина, и Борю…
– Прочтите, пожалуйста, условие задачи, – и через пять минут Боря, Витёк и я сидели за партой.
Первый и, наверное, последний раз доказал Василию Ивановичу, что я не всегда вру. Не знаю оценки одноклассников, но Василий Иванович впервые поставил мне пятёрку и в журнал, и в дневник.
– Жирная пятёрка, Микола, с удовольствием под ней подписываюсь.
Детство… Мама…Если отец – пример и гордость, то мама – светило, которое согревает в нестерпимый холод и при упадке духом.
Даже мудрость она излагала на мажорных нотах: «Жизнь для того и дана, чтобы ею в полной мере наслаждаться. Наслаждение фрагментами – не извращение, но явная ограниченность. Жизнь с улыбкой в любых обстоятельствах, не потому что преодолеваешь обстоятельства, а можешь не сетовать в любых ситуациях и научишься радоваться жизни».
Неоднократно замечал: мама, убирая со стола посуду после еды, первоначально сметала крошки хлеба и изящно с трепетным наслаждением отправляла себе в рот.
Меня смущала таинственность и ненужность такого ритуала. В свои двенадцать лет очередной раз увидел собирание крошек, возмутился… высказал свои знания по гигиене, приплетая бактерии и микробы…
Мама ничего не сказала. С глубокой обидой махнула рукой на мои слова… а глаза увлажнились. Наверное, в тот момент не смог бы понять суть маминого ритуала, но осознал, что сильно её обидел… Стало стыдно за мой «заумный» язык и мой неуместный подгляд.
Года через три, это было не первое моё путешествие, попал в ситуацию, при которой более суток не было во рту маковой росинки… мечтал обо всём, даже хлебных крошках. Вернувшись, рассказал ситуацию маме…
– Коля, у меня таких суток было множество в жизни, в войну и после – если выстроить их друг за другом, получится не один год. Бывало накормишь девчонок, папу с мамой… они даже не заметят, что я не съела свою пайку хлеба и отдала кому нужней или разделила дочуркам… Сама смахну крошки – они вкусные и радость приносящие – у всех лица довольные, хоть как-то насытились. И до сих пор: съешь ломоть хлеба – так себе, а крошки – вкуснее не бывает.
Наверное, счастье не в нашем сознании, не в нашем понимании, оно глубоко в душе, поэтому не всякий может вытащить его в свою жизнь… Чаще серьёзность к жизни ещё глубже закапывает его в себя…
Четвёртое лето моей жизни. Мама лепит вареники, а я с интересом смотрю на её творчество с любопытными вопросами. Настроение мамы квёлое – получила письмо от старшей сестры из далёкой Грузии, поэтому отмахнулась от моих вопросов:
– Иди ты к едрене фене…
И я пошёл… к соседке тёте Фене… Сказанная фраза не запомнилась, поэтому задумался: «Зачем иду к тёте Фене?» Пытаюсь вспомнить звуки всех сказанных слов… из всего кошачьего хора звучит «кофейник» – понятное и знакомое… Тёте Фене так и сказал:
– Мама послала меня за кофейником.
Соседка удивилась, но возражать не стала.
Получив требуемое, с чувством выполненного задания вприпрыжку поскакал к своему дому… Ни чуть не удивляясь, что кофейник очень похож на два наших, и не замечая, что тётя Феня идёт за мной.
Поставив посудину на стол, увидел удивлённые глаза мамы:
– Это зачем?
– Мам, я был у тёти Фени, как ты сказала…
– Вот и я, Владимировна, думала, зачем тебе кофейник?
Опять что-то сделал не так… они смеются до слёз, а мне непонятно почему?