Гиск
Шрифт:
— Значит, в другой раз.
— Возможно. Но завтра я уезжаю в Венецию. — Удивительное совпадение. Я тоже туда еду. Так, может быть, завтра вечером вместе поужинаем в Венеции? Женщина улыбнулась.
— Я всегда думала, что англичанам полагается быть скромными. Вы ведь англичанин, да? Как вас зовут? Чем вы занимаетесь?
— Да, я англичанин. Меня зовут Бонд, Джеймс Бонд. А занимаюсь я сочинительством, пишу приключенческие романы. Сейчас я как раз пишу роман о торговле наркотиками. Дело происходит в Риме и в Венеции. Но беда в том, что я мало знаю об этом бизнесе. Вот и катаюсь, собирая разные истории на эту тему. Вы, кстати, ничем мне здесь не поможете?
— Так вот почему вы ужинали с этим, с Кристатосом. Я его знаю. У него плохая репутация. Нет, никаких таких историй мне неизвестно. Я знаю только
Бонд принялся с энтузиазмом развивать беседу:
— Но это как раз то, что мне и нужно! Говоря об «историях», я имел в виду разные великосветские слухи и сплетни, которые, впрочем, зачастую оказываются недалеки от действительности. Такие вот вещи для писателя равноценны бриллиантам.
Она рассмеялась.
— Вы, правда, их имеете в виду? Ну, бриллианты?.. Бонд сказал:
— В общем-то, конечно, одним сочинительством на них не заработать. Но я уже продал идею романа для использования в киносценарии. И если мне удастся наполнить канву правдоподобным содержанием, то, может быть, они купят и весь сценарий.
Он положил свою руку на ее руки, лежавшие на коленях, и она не убрала их.
— Итак, бриллианты. Вернее, бриллиантовая брошь от Ван Клифа. Договорились?
Вот теперь она убрала руки.
Они были уже у «Амбассадори». Она взяла в руки сумочку, лежавшую до этого на сиденье рядом с ней, повернулась и посмотрела на Бонда. Швейцар открыл дверцу такси, и в озарившем салон свете уличных фонарей ее глаза засверкали, как звезды. Она с серьезным выражением лица изучала Бонда. Наконец сказала:
— Все мужчины — свиньи, но одни ведут себя менее свински, чем другие. Так и быть. Я встречусь с вами, но не за ужином. Место, которое я назову, довольно пустынное. Каждый день после обеда я хожу купаться в Лидо. Но не на модный пляж, а дальше — пляж Альберони, где английский поэт Байрон некогда любил кататься верхом. Это самая оконечность полуострова. Туда ходит пароходик. Вот послезавтра, в три часа дня, вы меня там и найдете. У песчаных дюн. В песок будет воткнут бледно-желтый зонт, — Блондинка улыбнулась. — Постучите и спросите фрейлейн Лизль Баум.
Она вышла из машины. Бонд последовал за ней. Она протянула ему руку.
— Спасибо, что пришли мне на помощь. До свидания.
— Значит, в три часа. Я буду там. До свидания. Девушка повернулась и начала подниматься по ведущим к входу в отель ступеням. Бонд проводил ее задумчивым взглядом, вернулся в такси и велел водителю ехать в отель «Национале». Бонд сидел, глядя в окно на проносившиеся мимо неоновые вывески. Что-то все стало идти очень быстро, даже такси. Но как раз такси было пока единственным фактором, который Бонд мог контролировать. Он наклонился к водителю и попросил ехать помедленнее.
Лучший способ добраться из Рима до Венеции — взять билет на «Лагуна-экспресс», поезд, ежедневно отправляющийся в Венецию в полдень. Бонд почти все утро провел на телефоне, ведя трудные переговоры со своей лондонской штаб-квартирой. Естественно, благодаря стараниям «Секции-1» подслушать эти разговоры было невозможно. Но вот на поезд Бонд еле-еле успел. «Лагуна», конечно, вещь хорошая, но снаружи она выглядит гораздо более роскошной, чем является на самом деле. Сиденья в вагонах рассчитаны на тщедушных итальянцев, а официанты вагона-ресторана подвержены той же профессиональной болезни, что и их коллеги во всем мире: презрительное отношение ко всем путешественникам, а к иностранцам — в особенности. Бонду досталось место в проходе последнего вагона, и если бы за окнами мелькали даже райские кущи, он не обратил бы на них никакого внимания. Бонд пытался читать прыгающую в руках книгу, пролил кьянти на скатерть, без конца менял положение затекших ног и почем зря поносил про себя итальянские государственные железные дороги.
Но вот наконец поезд миновал Местре и вышел на идеально прямой отрезок пути, шедший по акведуку восемнадцатого века до Венеции. Потом открылся никогда не оставляющий человека равнодушным вид прекрасного города, и поезд стал спускаться вдоль Большого канала прямо в кроваво-красный закат. И наконец, как показалось Бонду, верх блаженства — лучший двухместный номер на втором этаже гостиницы «Гритти Палас».
В тот же вечер, соря тысячелитровыми банкнотами в барах «Гарри», «У Флориана» и «Квадри», самом шикарном из трех, Бонд изо всех сил создавал о себе то впечатление, которое, для интересующихся, должен был оставлять преуспевающий литератор, которым он представился блондинке. Затем, пребывая во временном состоянии эйфории, которое охватывает всех в первый вечер в Венеции вне зависимости от целей пребывания, Джеймс Бонд вернулся в гостиницу и проспал восемь часов кряду.
Лучший сезон для Венеции — май или октябрь. Днем ласково пригревает солнце, ночью — прохладно. Глаза меньше устают от созерцания прекрасных видов, а ноги — от бесконечного хождения по камню и мрамору, невыносимого в летнюю жару. К тому же и людей на улицах в это время меньше. Все-таки, хотя Венеция является, по сути, единственным в мире городом, способным растворить в себе как тысячу туристов, так и сто тысяч, — пряча их в боковых улочках, собирая в толпы на площадях, набивая ими пароходики и гондолы, — гораздо лучше, когда навстречу постоянно не попадаются ошалевшие тургруппы.
Следующее утро Бонд провел в прогулках по узким улочкам в надежде обнаружить за собой «хвост». Он даже зашел в пару соборов. Не для того, чтобы полюбоваться убранством, а для того, чтобы посмотреть, не войдет ли кто-нибудь за ним через центральный вход до того, как сам он выйдет через боковой. Но никто за ним не следил. Тогда Бонд отправился к «Флориану», где заказал «Американо» и выслушал болтовню двух французских снобов о несбалансированности ансамбля на площади Святого Марка. Поддавшись импульсу, он купил открытку и отправил ее своей секретарше, которая когда-то была участником искусствоведческого общества, занимавшегося Италией, и постоянно напоминала об этом Бонду. На открытке он написал: «Венеция прекрасна. Пока удалось осмотреть вокзал и здание биржи. С эстетической точки зрения — очень удовлетворительно. Сегодня буду осматривать городской водопровод, а затем — старушку Брижит Бардо в кинотеатре „Скала“. Знаешь ли ты замечательную мелодию „О соле мио“? Очень романтично, как, впрочем, и все остальное здесь. Д. Б.»
Довольный собой, Бонд пообедал в ресторане и вернулся к себе в гостиницу. Он запер за собой дверь, снял пиджак и осмотрел свой «вальтер ППК». Поставив его на предохранитель, попробовал, легко ли тот вынимается из кобуры, и остался удовлетворен. Пора было идти. Он прошел по набережной и купил билет на отходивший в двенадцать сорок на Альберони пароходик. Устроившись на одной из передних лавочек, он любовался зеркальными лагунами и пытался представить себе, что может с ним случиться.
Чтобы добраться от причала в Альберони, находившегося на ближнем к Венеции побережье полуострова Лидо, до пляжа Альберони на берегу Адриатического моря, надо было всего лишь пересечь пыльный перевал с километр длиной. Эта оконечность знаменитого полуострова — довольно странная пустынная местность. Всего в километре отсюда среди старых, с потрескавшейся краской домиков и многоквартирных домов, построенных давно уже обанкротившимися архитекторами, начинали появляться новые роскошные виллы, а здесь не было ничего, кроме крохотной рыбацкой деревушки Альберони, санатория для студентов, древнего экспериментального комплекса итальянских военно-морских сил и нескольких массивных, покрывшихся вдоль основания водорослями брустверов времен последней войны. В самом центре этой «ничейной» земли находится залив Лидо, разбитый на протоки останками древних фортификационных сооружений. Хотя немногие любители приезжают в Венецию, чтобы поиграть в гольф, тем не менее крупные отели все еще не отказались от мысли продать расположенное здесь поле для гольфа, где изредка резвились их снобы-постояльцы. Поле это было окружено высоким забором из проволочной сетки с угрожающими надписями «Прохода нет» и «Ходить запрещается», как будто здесь находилось что-то архисекретное и таинственное. Пространство за забором, представлявшее собой нагромождение кустарников и песчаных дюн, еще даже не было очищено от мин, и кое-где рядом с проржавевшей колючей проволокой торчали таблички с надписью «Осторожно — мины!» и с грубо намалеванными черепами и костями. В целом это место выглядело странным и неуютным, особенно резко контрастируя со взбалмошным, карнавальным миром Венеции, находившейся всего лишь в нескольких километрах отсюда: меньше часа пароходиком, курсировавшим через лагуны.