Гитлер был моим другом. Воспоминания личного фотографа фюрера
Шрифт:
На обратном пути мы посетили монастырь, переделанный под жилое здание. Когда машина остановилась, нас тут же окружила стайка детей в лохмотьях, и мы с удивлением увидели, что все они держат огромные разноцветные мячи, с которыми в других странах могут играть только дети богатых родителей. Потом нам сказали, что эти мячи раздают бесплатно от государства для пропаганды и чтобы содействовать развитию государственных фабрик резиновых изделий.
Перед возвращением в посольство мы остановились у большой гостиницы и с балкона верхнего этажа полюбовались прекрасным видом на изысканную панораму Кремля. Огромные серп и молот на центральном куполе – освещаемые ночью ярко-красным светом –
Мы уже пробыли два дня в Москве, а я все ждал разрешения ГПУ, чтобы попасть в Кремль. Наконец около девяти часов вечера 28 августа я его получил.
Но разрешение на посещение Кремля – это совершенно не то же самое, что и разрешение сфотографировать Сталина. В этом мне пришлось положиться на умение графа фон дер Шуленберга, который вместе с Риббентропом вел переговоры со Сталиным и Молотовым.
Тем не менее мы с фотографом Риббентропа Лауксом, вооруженные пропусками, отправились в посольской машине в Кремль. Не доезжая сотни метров до входных ворот, наша машина остановилась по требованию двух вооруженных часовых, которые внимательно рассмотрели наши пропуска и жестом велели ехать дальше. У самих ворот нас еще раз проверили и разрешили продолжать путь. Со скоростью пешехода машина ехала по темному парку в сторону группы зданий, где располагалась канцелярия Молотова. Пока мы подъезжали, нас сопровождал размеренный колокольный звон: сигнал часовым, патрулирующим парк, что машина имеет официальное разрешение на въезд. Когда машина остановилась перед зданием, прекратился и звон.
По спиральной лестнице мимо многочисленных часовых из ГПУ мы прошли в канцелярию Молотова. Нам пришлось дожидаться в приемной почти полтора часа, так как подготовка к подписанию пакта еще не закончилась. Поэтому у меня с лихвой хватило времени, чтобы хорошенько осмотреться в комнате. Однако в довольно скудной обстановке не было ничего замечательного, и единственное, на чем задержался мой взгляд, это стол, на котором стояло десятка два телефонных аппаратов.
Перед дверью в кабинет Молотова сидел офицер в белом кителе, вооруженный гигантским пистолетом. Он скучающе развалился в кресле, вытянув перед собой ноги и засунув руки в карманы брюк. Появилась горничная в форме, похожей на больничную, с накрытым салфеткой подносом и пронесла его в кабинет Молотова. Когда она открыла дверь, я заметил накуренную комнату. Это была просторная комната с коричневой мебелью, и, перед тем как закрылась дверь, я заметил, что у молотовского стола стоит сам Сталин.
– Смотрите, Сталин! – довольно громко и взволнованно сказал я Лауксу.
Вялого офицера как будто током ударило. По-видимому, он понятия не имел, что Сталин у Молотова (наверно, он вошел через другую дверь), и он поспешно вскочил на ноги и вытянулся по стойке «смирно».
Вскоре после этого эпизода вошел граф фон дер Шуленберг, предложил мне сигарету и сказал, что сообщил Сталину обо мне и моей цели.
Через 10 минут нас пригласили войти. Молотов подошел поздороваться со мной и после краткого официального представления подвел меня к Сталину, который встретил меня дружеской улыбкой и сердечным рукопожатием.
Фактическое подписание пакта отложили, чтобы дать нам возможность сделать несколько фотографий, и мы не упустили этой возможности. Используя специальные чувствительные фотопластинки и отказавшись от вспышек, мы с Лауксом быстро принялись за работу. В кабинете находился и фотограф русской стороны – предполагаю, личный фотограф Сталина. Его фотоаппарат напоминал «лейку», но явно
Однако он все-таки вознамерился сделать групповой снимок. Достав допотопный треножник, видимо доставленный с Ноева ковчега, он стал пристраивать на нем здоровенную доисторическую камеру. Потом он насыпал порядочную порцию черного порошка на жестяное блюдечко и поджег с помощью кусочка фитиля. В результате раздался взрыв, от которого затряслись оконные стекла и комната наполнилась густым дымом; а уж какая вышла фотография – если вообще вышла – я и представить себе не могу!
Подписав исторический пакт, Сталин дружеским жестом пригласил меня подойти к своему концу стола, где Молотов уже наполнял бокалы из первой бутылки шампанского. В то же время официальные участники церемонии собрались с другой стороны, и я оказался в центре.
Сталин хлопнул в ладоши, и немедленно воцарилось молчание. Все взгляды были прикованы к русскому диктатору, который повернулся ко мне, поднял бокал и сказал на ломаном немецком:
– Хочу приветствовать… Генриха Гофмана… величайшего фотографа Германии… да здравствует… да здравствует Генрих Гофман!
Потом посол сказал мне, что Сталин очень веселился, пока учил наизусть это приветствие. Тем не менее для меня это был самый лестный комплимент! Сталин снова хлопнул в ладоши.
– Бокалы! Бокалы! – воскликнул он.
Сперва я не понял, что он имеет в виду, но потом меня осенило, что он призывает налить шампанского остальным собравшимся, так как сначала Молотов наполнил только три бокала – для себя, Сталина и меня. Я заметил, что красный тиран пьет из стакана, а не бокала, видимо чтобы никто не мог его подменить.
Теперь наступила моя очередь произнести тост.
– Ваше превосходительство, – начал я, – для меня большая честь передать вам сердечные пожелания моего фюрера и доброго друга Адольфа Гитлера! Позвольте сказать вам, что он от всей души надеется когда-нибудь лично познакомиться с великим вождем русского народа!
Очевидно, мои слова произвели большое впечатление на Сталина. Через переводчика он заявил, что тоже надеется на продолжительную дружбу с Германией и ее великим фюрером.
Потом Риббентроп предложил тост за пакт, Сталина и советский народ, на что Молотов ответил несколькими уместными фразами.
Между тем произошел маленький забавный случай. Когда Сталин говорил свой тост за меня, мой коллега Лаукс сфотографировал его. Я заметил, как Сталин сделал жест, явно показывающий, что он не желает, чтобы его фотографировали, пока он пьет. Я тут же повернулся к Лауксу и попросил его проявить благоразумие и отдать мне пленку. Он сделал это с готовностью, вынул ее из камеры и передал мне, не сходя с места. Тогда я обратился к Сталину.
– Ваше превосходительство, – сказал я, – по вашему жесту я понял, что этот снимок для вас нежелателен. Позвольте мне сразу же заверить вас, что у меня не было и нет намерения его публиковать. Но для меня и моей семьи будет великой честью и удовольствием, если вы позволите мне оставить его на память об этом судьбоносном событии.
С этими словами я протянул пленку ему. Когда переводчик передал ему мои слова, Сталин улыбнулся и сунул пленку мне в руку. Едва ли нужно говорить, что я сдержал слово; и, когда после начала войны с Россией Геббельс хотел опубликовать фотографию в пропагандистских целях, я отказался отдать ее. Геббельс настаивал, но Гитлер поддержал меня, таким образом, эта фотография, по крайней мере при жизни Сталина, так и не увидела света.