Гитлер и стратегия блицкрига

Хиггинс Трумбулл

Когда 24 сентября Гальдер встретился с фюрером в последний раз, Гитлер объяснил, что большей частью нервного истощения он обязан тупости своего начальника штаба. Далее Гитлер заявил, что в настоящий момент рейху больше необходим энтузиазм национал-социалистов, чем профессиональные военные качества. Как бы то ни было, фюрер был намерен навязать свою волю армии. Как писал генерал Адольф Хойзингер из ОКХ, «мир отделил Гитлера от Генерального штаба. Его пренебрежение к интеллектуальной работе, чрезмерное предпочтение чисто практических вопросов, преувеличенная оценка важности силы воли, а не объективной истины» — все это не давало фюреру понять цели и задачи Генерального штаба.

Более того, в момент, когда Гитлер явно начал терять веру в себя и в свою великую миссию по уничтожению большевизма,

наличие такого очевидного недоверия, не говоря уже о скрытой враждебности, как у Франца Гальдера, стало нетерпимым. Военный «пономарь» Гитлера генерал Йодль подтвердил, что все это поколебало уверенность диктатора в себе, главные устои его личности и его деятельности. В любом случае преемник Гальдера генерал-лейтенант Курт Цейтцлер обладал и энергией, и оптимизмом — качествами, больше всего импонировавшими фюреру в период уныния и застоя в Верховном командовании. Не поддерживавший нацистов глава абвера адмирал Канарис по этому поводу с открытым сарказмом заметил: «Нам не нужен гений на роль начальника штаба, ведь у нас есть фюрер».

Цейтцлер, назначенный при ловкой поддержке извечного врага сухопутных сил Германа Геринга, немедленно потребовал безоговорочного доверия и преданности фюреру от каждого офицера Генерального штаба. Что же касается изменений в деятельности Генерального штаба, назначение Цейтцлера значительно ухудшило ситуацию. Вместо того чтобы добиться долгожданного единства ОКХ и ОКВ, а с ним и их разделенных и соперничающих театров военных действий, Цейтцлер начал проводить политику полного устранения ОКВ с русского театра военных действий, лишив ОКВ даже самой важной информации о Восточном фронте. И хотя такая политика соответствовала принципу фюрера «разделяй и властвуй», в немецкой армии она привела к тому, что немецкие дивизии стали часто перебрасываться с относительно мирного театра военных действий ОКВ на западе совершенно неподготовленными в боевые условия Восточного фронта. А смертельно ненавидимое многими политиками долгосрочное стратегическое планирование успешно выродилось в краткосрочные импровизации, характерные для вульгарной натуры Гитлера.

Когда Черчилль в августе уезжал из Советского Союза, он видел многих поляков, и военных, и гражданских, которых эвакуировали из СССР через Персию. Полуголодные и озлобленные, эти беженцы получили разрешение Сталина покинуть Россию в процессе переговоров, начатых предшествующим декабрем. Русские, очевидно, потеряли надежду получить эффективную поддержку поляков на своем собственном фронте, и в период поражений не стоило рисковать хорошим отношением с британским союзником из-за ненужных споров с поляками. Пока поляки блуждали по Тегерану, в Персию начали прибывать американские инженеры, чтобы сделать путь через нее в Советский Союз надежным и неуязвимым. Русские всячески откладывали прием военно-воздушных сил союзников, не говоря уже о британских войсках, в ревностно оберегаемом ими Кавказском нефтеносном регионе. Судя по всему, они слишком хорошо помнили почти одновременное появление немцев, турок и англичан на Кавказе в 1918–1919 годах и предпочитали не рисковать потерей контроля над своими ценнейшими нефтяными месторождениями снова.

Черчилль, вернувшись в середине сентября в Лондон, опять начал торопить своих начальников штабов с проработкой идеи десантной операции в Северной Норвегии, имевшей целью снизить потери тоннажа в арктических конвоях, следующих в Мурманск. Утверждая, что он обещал Сталину что-то в этом роде, премьер-министр также признал, что его североафриканская экспедиция не является заменой вторжению во Францию через Канал в следующем году. Черчилль принял отставку из военного кабинета политически опасного сторонника второго фронта сэра Стаффорда Криппса, после чего 22 сентября написал президенту Рузвельту, что его «постоянной тревогой» остается Россия. Необходимость отложить отплытие арктических конвоев до проведения североафриканской операции чрезвычайно тревожила правительства обеих стран. Они не знали, как Сталин отреагирует на этот удар.

Ответа Сталина не пришлось ждать долго. Он уже имел некоторую информацию от посла в Британии Ивана Майского, так же как и от «странствующего» американского политического деятеля Уэнделла

Уилки, который как раз находился в Москве. И 3 октября Сталин написал необычное письмо американскому корреспонденту в Москве Генри Кэссиди. В этом получившем широкую огласку заявлении советский диктатор утверждал, что помощь союзников Советскому Союзу пока была незначительной. Возможно, так оно и было, учитывая низкое качество поставляемой в Советский Союз военной техники, но все же подобные заявления являлись не лучшим способом заложить основу для нового требования самолетов, последовавшего уже 5 октября. Именно авиации отчаянно не хватало в сталинградском секторе.

Американский президент и британский премьер ответили Сталину 9 октября. Рузвельт снова предложил нежеланные американские военно-воздушные формирования на Кавказе, а Черчилль — собственную версию второго фронта в Северной Африке. Через десять дней официальная коммунистическая газета «Правда» опубликовала статью о Рудольфе Гессе, предположив, что Великобритания является безопасным убежищем для нацистских бандитов. К концу месяца президент решил, что русские «используют речь не для тех же целей», что союзники, а премьер-министр высказал мнение, что было бы «большой ошибкой бегать за русскими в их теперешнем настроении». Черчилль не обманывал себя. Русские действительно добивались серьезных жертв от своих относительно невредимых союзников и не желали, чтобы их водили за нос обещаниями блистательного будущего или неэффективными и ненужными действиями в настоящем.

А тем временем ситуация в Сталинграде накалялась. В начале сентября в отчаянной попытке выиграть время для усиления обороны города три новые советские армии, имевшие недостаточное количество артиллерии и необстрелянных новичков-солдат, были брошены по частям в наступление к северу от Сталинграда. Хотя это немощное наступление несколько ослабило немецкую армию и снизило концентрацию военно-воздушных сил над городом, 12 сентября 6-я армия продолжала сражаться на улицах города.

В тот же день командующий фронтом генерал Еременко и его политический комиссар Никита Хрущев приказали Василию Чуйкову принять деморализованную 62-ю армию у менее уступчивого генерал-лейтенанта А.И. Лопатина. Чуйков был назначен за свою готовность, в отличие от Лопатина, удерживать Сталинград любой ценой. Но мораль его армии отнюдь не укрепило отчетливое стремление Сталина задержать эвакуацию мирных жителей за Волгу. По мнению некоторых историков, советский диктатор верил, что армия будет активнее сражаться за живой город, чем за обезлюдевший [14] .

14

Разница между версиями освобождения Лопатина от должности в изложении Чуйкова и Еременко удивительна для советской историографии. Не совпадают даже даты. (Примеч. авт.)

Как бы то ни было, 62-я армия держалась в городе. Ей помогала артиллерия, бившая из-за Волги. В середине сентября начало прибывать подкрепление. Уже к 20 сентября атакующая армия генерала Паулюса достигла полного изнеможения, а в конце месяца новые советские контратаки на юге города еще больше снизили давление на принесенный в жертву гарнизон Чуйкова. Именно такова была роль 62-й советской армии. Она была слаба и идеально расположена для того, чтобы притягивать все больше и больше и без того недостаточных резервов немецких групп армий «А» и «Б».

Вопреки послевоенным заявлениям маршала Еременко, и войска стран оси на месте событий, и их командование довольно скоро поняли важность того, что происходило в сталинградской мясорубке. Так, например, 24 сентября румыны пожаловались немецкому Верховному командованию, что их 3-я и 4-я армии, теперь оставленные охранять растянутый фланг войск оси вдоль Дона и на юге Сталинграда, безнадежно слабы и не имеют мобильных дивизий или противотанковых орудий, чтобы удержать всю ширину фронта. В действительности подразделения 4-й румынской армии были изрядно потрепаны во время советского контрнаступления южнее Сталинграда в конце сентября, в процессе которого русские получили ценную информацию об этих очевидных ахиллесовых пятах рейха.