Гитлер. Неотвратимость судьбы
Шрифт:
Гитлер все понял и заявил, что на поставленных президентом условиях нового кабинета не будет. Он возвратил поручение президенту и с тяжелым сердцем вернулся в Мюнхен. Единственное, что могло его согревать, так это сказанные ему на прощание слова.
— Во всяком случае, — сказал Гинденбург, — теперь мои двери всегда будут открыты для вас…
Шлейхер выступил против. Он очень опасался того, что экстремистские партии, за которыми стояло более миллиона вооруженных боевиков и 18 миллионов избирателей, попытаются предотвратить предлагаемый фон Папеном государственный переворот, что грозило гражданской войной. Однако Гинденбург согласился и поручил фон Папену сформировать новое правительство.
Что же, все верно, рейхсвер всегда оставался рейхсвером, и сам Гинденбург не решился выступить против столь своеобразно предъявленного ультиматума, который вручил ему от имени армии его верный советник. Сделав хорошую мину при плохой игре, президент согласился на отставку фон Папена и, искренне огорченный его уходом, подарил на прощание свой портрет с надписью: «Был у меня товарищ…»
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Пока фон Шлейхер готовил раскол нацистского движения, Гитлер переживал очередную личную трагедию, на этот раз связанную с Евой Браун. Это были те самые «переломные», как их назвал Геббельс, годы, предшествующие приходу нацистов к власти. В то время Гитлер, которому пресса и радио уделяли особое внимание, уже никого не оставлял равнодушным, и Еве стало ясно, что «господин Вольф» не только обходительный мужчина, но и самая что ни на есть выдающаяся личность. Конечно же, она очень ждала, когда этот выдающийся человек снова появится у них в ателье. А чтобы еще больше понравиться ему, подкладывала в бюстгальтер носовые платки, чтобы грудь казалась больше. Трудно сказать, сыграла ли пышная грудь Евы решающую роль, но Гитлер увлекся ею и каждый раз, приезжая в Мюнхен, первым делом интересовался:
— Как поживает малышка Ева Браун, с которой нам всем так весело и хорошо?
1932 год потребовал от Гитлера немыслимой политической активности, он почти не появлялся в Мюнхене и все реже писал своей возлюбленной. Но все эти объяснения не устраивали Еву, она не верила Гитлеру и отчаянно ревновала его к вымышленным соперницам. Одиночество и ревность переполнили чашу терпения Евы и, прекрасно зная, какое ужасное впечатление оказала на фюрера смерть Гели, она написала ему прощальное письмо и выстрелила в себя.
«В ту ночь было очень холодно, — рассказывала сестра Евы Ильзе. — Родители уехали, и некому было даже растопить камин. Ева лежала на диване, раскинув руки. На полу валялись оконные стекла. Розовая подушка, простыня и одеяло забрызганы кровью. Пуля застряла рядом с артерией. В обойме оставалось еще пять патронов, и возникло предположение, что на Еву было совершено покушение. Якобы защищаясь, она уронила с туалетного столика стакан, а потом выстрелила в нападавшего. Наконец я выяснила, что просто в стакане замерзла вода, и потому он треснул».
Несмотря на ранение, Ева сохранила присутствие духа и, придя в себя, тут же позвонила доктору Плате, который отвез ее в больницу. Почему она не вызвала шефа ее сестры доктора Леви, чья клиника находилась гораздо ближе? Да только потому, что знала: так быстрее сообщат Гитлеру о случившемся. Доктор Плате был шурином Генриха Гофмана.
Ее расчет оправдался. На рассвете Гитлеру передали прощальное письмо Евы. Он тотчас же приехал в больницу с огромным букетом цветов и поинтересовался у заведующего отделением, не инсценировала ли Ева самоубийство.
— Она целилась в сердце, — пожал
Вряд ли Ева собиралась на самом деле покончить с собой, и, стреляя в себя, она намеревалась прежде всего еще сильнее привязать к себе Гитлера, что ей в конечном счете и удалось. Потеряв Гели, он не хотел лишиться так страстно любившей его Евы.
После выписки из больницы Ева постаралась убедить родителей в том, что случайно нажала на курок, и те сделали вид, что поверили ей. Рана быстро зажила, и Ева могла быть довольна: ее отчаянный поступок заставил Гитлера изменить свое отношение к ней. Как бы теперь ни был занят фюрер, он не оставлял Еву без внимания. Однако даже страх потерять столь беззаветно любившую его девушку не заставил Гитлера жениться на ней. На вопрос одного из своих будущих адъютантов Фрица Видемана, не кажется ли ему холостяцкая жизнь лишенной смысла, он откровенно ответил: «У нее есть свои преимущества. А для любви я содержу девушку в Мюнхене…»
Судя по всему, сама Ева думала иначе и продолжала страдать. В таком подвешенном состоянии она проживет до апреля 1945 года, когда, наконец, станет фрау Гитлер. Но только для того, чтобы сойти под этим громким именем в могилу вслед за своим возлюбленным…
В начале декабря 1932 года нацисты потерпели очередное поражение на выборах в ландтаг в Тюрингии, потеряв 40 % голосов. Движение заметно ослабло, в то время как правительство поддерживали все не правые партии. Замучили Гитлера и постоянные проблемы с деньгами. Партийная жизнь требовала огромных вложений, и к ноябрю 1932 года долг партии достиг громадной суммы в 12 миллионов марок. Нищенствующие штурмовики заполнили улицы. Только теперь вместо винтовок и пистолетов в руках у них были кружки для пожертвования. Голодные гитлеровские ландскнехты были готовы служить кому угодно и оптом и в розницу торговали партийными секретами. Но самое печальное заключалось в том, что очень многие из этой огромной массы отчаявшихся людей считали себя обманутыми Гитлером, который только и говорил о великой национальной революции, но как только доходило до дела, он мгновенно умолкал и делал все возможное, чтобы не выступать.
Штурмовики стали покидать отряды. «Среди периферии, — писала «Ангриф» Геббельса, — все больше распространялось настроение отчаяния. Многие говорили: все равно нам не достигнуть цели, поэтому нет смысла строго придерживаться наших требований, было бы лучше принять любой министерский пост, который нам предлагают».
Однако Гитлер и слышать не хотел ни о каком участии в правительстве обманувшего его Шлейхера. Вместо делового разговора он завел старую песню о грозившем всем им насилии со стороны политических противников. И, когда Штрассер заметил, что насилием страна обязана в первую очередь штурмовикам, а отнюдь не их противникам, Гитлер закатил очередную истерику.
— Господин Гитлер, — спросил Грегор, выслушав все обвинения, — неужели вы думаете, что я способен на подобные поступки?
— Да! — прокричал Гитлер. — Я верю в это! Я убежден в этом! У меня есть доказательства!
Штрассер резко повернулся и вышел из комнаты. В тот же вечер он покинул все свои посты. Отставка первого помощника Гитлера и руководителя партийной организации произвела впечатление разорвавшейся бомбы. Уход Штрассера усилил и без того царившую в нацистской партии тревожную атмосферу. Как это ни покажется странным, больше всех был потрясен сам Гитлер. Но уже утром следующего дня он убедил себя в том, что Штрассер является самым настоящим Иудой, «вонзившим ему нож в спину за пять минут до окончательной победы».