Гладиаторы
Шрифт:
Глава XII
МИРРИНА
Голос Миррины всегда отличался большой резкостью. Она говорила раздельно и быстро и удивительно хорошо умела высказать насмешку или саркастическое замечание.
— Наконец-то я загнала тебя в уголок! — сказала она. — Ну, ты можешь похвастать, что заставил меня побегать! Это ты, должно быть, за водой ходишь на берег Тибра после солнечного заката и наверняка случайно встретился с этой девочкой, одетой в черное платье, которая исчезла, как тень, возвращающаяся к Прозерпине. Ах! У тебя такой удивленный вид, как будто у теленка, которого облекают жертвенными гирляндами и который жует цветы, украшающие его в последние минуты. Впрочем, ты будешь приведен к более благородному жертвеннику и тебе предстоит более достойный жребий, чем испустить последний вздох под рукой пригородного чародея. Клянусь Юпитером! Как ты озадачен и как ты красив, мой варвар, в эти минуты изумления!
Она приблизила свое лицо к его лицу и засмеялась, но ее движение было почти лаской. Миррина чувствовала сильную склонность к бретонцу, хотя на ней и лежало поручение привести его для известного дела, которое доверяла ему ее госпожа. Это дело было результатом разговора, происходившего утром, когда служанка, по обыкновению, расчесывала длинные и великолепные волосы своей госпожи.
Сон Валерии был тревожен и беспокоен. Напрасно ворочалась она с боку на бок на своей постели, отстраняя волосы от разгоряченных щек и пылающих висков. Безуспешно лежала она с открытыми глазами, смотря на тени, бросаемые ночной лампадой на противоположной стене. Сон больше не приходил, чтобы плотно сомкнуть ее глаза, и она отдавалась тому постоянно представляющемуся ей видению, которое вставало перед ней в ярких красках и не хотело рассеяться. Что ни делала она, стараясь забыть его и думать о чем-либо другом — она все видела молодого варвара, подобно полубогу царящего над трусливой толпой. Ей все еще представлялись льняные, развевающиеся по ветру одежды, колеблющиеся символы, столпившиеся в кучу головы и кривляющиеся лица жрецов Изиды. Она видела девушку, одетую в черное, ее стройный стан и всегда рядом с ней это благородное, полное чарующей красоты лицо человека, готового нанести удар. Для нее было невозможно анализировать эти чувства, и она считала себя очарованной. Валерия достигла своего полного развития, испытав, как ей казалось, всевозможные чувства, вкусив из каждого кубка, предлагавшего ей наслаждение или душевное волнение. Отважные люди льстили ее самолюбию, обольстительные мужчины ухаживали за ней, знатные лица уважали ее. Одни нравились ей, других она любила, над теми смеялась, об этих думала, что любит их. Но то, что она испытывала теперь, было ново. Это чувство, напряженное и страстное, было ей совершенно незнакомо. Не будь оно новым, мучительно было бы переносить его. Оно испугало бы молодую, робкую девушку, но Валерия не была таковой. Напротив, она была женщиной, которая наряду с пылкостью и стремительностью своего пола обладала упорством и решимостью мужчины.
И когда ей стало ясно, что она не в силах победить свое чувство, она решила удовлетворить его.
— Я хочу передать Лицинию одно поручение, — сказала она, отворачиваясь от зеркала и позволяя своим длинным темным кудрям упасть на лицо, — поручение, которое я не хочу передавать письменно, боясь, как бы оно не попало на чужие глаза. Скажи мне, Миррина, какое средство избрать мне, чтобы наверное передать его моему родственнику?
Служанка была слишком проницательна, чтобы посоветовать ей устроить свидание, хотя не могло быть ничего проще, или предложить свои собственные услуги в качестве посредницы, уже доказавшей свою способность умелым выполнением многочисленных интриг. Миррина слишком хорошо знала свое дело, чтобы могла решиться шутить над своей госпожой. Поэтому она приняла нерешительный и задумчивый вид и, положив палец на лоб, как будто придумывая что-то очень глубокомысленное, дала следующий ответ:
— Мне кажется, госпожа, что лучше всего было бы доверить дело какому-нибудь поверенному рабу.
Сердце Валерии тревожно билось, и ее прекрасные щеки приняли их естественный цвет, когда она с деланым равнодушием проговорила:
— Может быть, это средство было бы хорошо, если бы я знала такого раба. Ты, Миррина, знаешь этих людей. Могу ли я довериться кому-либо из них?
— Эти варвары вообще верные люди, — с невинным видом заметила служанка. — Я знаю, что у Лициния есть раб-бретонец, к которому он питает полное доверие. Но ты, госпожа, сама видела его.
— Ты думаешь? — спросила Валерия, принимая более удобную позу. — Узнаю ли я его?.. Каков он из себя?
Ее лоб снова покраснел под длинными волосами. Стоя позади нее, Миррина заметила, как краска залила ее шею. Не более как рабыня и служанка по своему положению, она в то же время была женщиной и, не в силах противиться искушению, насмешливо ответила:
— Это грубый и огромный парень, довольно неуклюжий, с белокурыми волосами. Он, по-видимому, глуповат, и я думаю, без сомнения, столь же верен, сколь груб.
Опасно раздражать тигрицу, не будучи отделенным от нее прутьями ее клетки. Валерия сделала нетерпеливое движение, которое сказало служанке, что она зашла слишком далеко, но эта последняя тотчас же сумела извернуться.
— Я могу привести его к тебе сюда, — серьезно прибавила она, — прежде чем пройдет шесть часов.
Госпожа довольно усмехнулась.
— Не приводи его ранее вечера, Миррина, — сказала она, — раньше я не буду готова, и, кстати, эти толстые золотые браслеты мне надоели. Унеси их, и пусть они больше не попадаются мне на глаза… Так ты говоришь: нынче вечером?.. Ну, делай, как знаешь.
Служанка и госпожа совершенно поняли смысл этих слов. С одной стороны, это означало полную доверенность и щедрую награду, с другой — требовало искусных действий и намеренного закрывания глаз. Весь долгий день Валерия решила мечтать, лежа на диване, но ее ум был встревожен томительными альтернативами желания, надежды, сомнения и боязни, к которым присоединялось страшное оскорбление тщеславия и некоторая примесь стыда. В это время Миррина энергично взялась за предпринятое дело, которое, строго говоря, не чуждо было затруднений, в особенности после того, как она узнала в том месте, где сначала искала раба, то есть у Лициния, что Эска ушел и никто не знает, где можно было бы искать его.
Но ум женщины весьма часто черпает новые силы в препятствиях. Миррина, конечно, имела очень много знакомств, и между ними — с гладиатором Гирпином, который был ее преданным другом и поклонником. Этот почтенный человек в достаточной мере интересовался могучим бретонцем, чтобы наблюдать за его поведением, и ему было известно, что Эска вчера провел два или три часа на берегах Тибра. Он охотно открыл это обстоятельство расспрашивавшей его Миррине, тем более что признавал себя неспособным увидеть здесь смысл, так как в этом квартале не было ни харчевен, ни такого места, где можно было бы играть в диск. Но для его собеседницы в этом не представлялось затруднения.
«Мужчина, — размышляла Миррина, — может поджидать в отдаленном месте в течение двух или трех часов только женщину, а женщина, раз она приходит, никогда не медлит так долго. Поэтому правдоподобно, что она заставила его ждать понапрасну, ясно, что он возвратится туда же на другой день, по заходу солнца».
Рассудив таким образом, она решила сама идти поджидать на место свидания и присутствовать при нем в качестве третьего лица, хотя бы это было и не совсем по душе влюбленным. Так как время, отделявшее ее от этого момента, могло утомить ее, она посвятила его испытанию терпения Гирпина целым рядом опытов. Это было приятное препровождение времени, но оно было слишком невинно и ему недоставало живости, так как гладиатор достиг уже того периода жизни, когда внешние чары ценятся по их действительной стоимости и когда от женщины требуется нечто большее, чем живой взгляд или бойкая речь, чтобы с успехом удержать его от бутылки старого вина или ложа покоя. Как бы то ни было, Миррина смеялась, шутила, перемигивалась, не дозволяя себе ничего большего до самой минуты расставания.
Проводив ее взглядом, Гирпин засмеялся, мотнул головой и тяжелым шагом направился в харчевню с насмешливым выражением на своем простодушном, круглом и немного простоватом лице.
Миррина, накинув покрывало на лицо, без колебаний вошла в лабиринт убогих улиц, ведущих к Тибру, как будто ей были хорошо известны все их закоулки. Когда она пришла к цели своего путешествия, ей удалось легко найти удобное убежище, откуда она и решила не выходить до тех пор, пока не узнала все, что ей хотелось узнать относительно Эски и его подруги.