Гладиаторы
Шрифт:
Сказав эти слова, Миррина провела Эску в узкую дверь, выводящую в окольную улицу, куда они оба вышли, и пошла со скоростью и уверенностью, говорившими об ее отличном знании местности, так что Эска с трудом поспевал за нею. Теперь они очутились в очень густой роще, пересекаемой полосами света поднимавшейся луны, и Эска с трудом мог различать белое платье Миррины. Затем они вышли на нежную и ровную лужайку, окаймленную группой черных кедров, сквозь ветви которых виднелась луна. Наконец, завернув за угол колоннады, где высилась фантастическая статуя, они достигли другой двери. Она тихо отворилась под рукой Миррины, и они оба вступили в длинный узкий проход, устланный ковром и слабо освещаемый лампадой.
— Подожди здесь, пока я раздобуду огня.
На минуту исчезнув, она тотчас же вернулась, чтобы провести Эску через большую темную комнату, затем через другой
Потоки нежного света ослепили его взоры, но ему удалось тотчас же рассмотреть пышную красоту того уединенного покоя, в который он вошел. Видно было, что женский вкус и ум распределял огромные богатства, служившие для украшения комнаты. Стены были покрыты фресками разнообразнейших цветов, представляющими самые увлекательные сцены. Там — три богини-соперницы, во всем блеске своих бессмертных чар, не сводили глаз с сильно смущенного пастуха Париса. Зависть была написана на лице Юноны, презрение — на прекрасном и надменном челе Минервы, и улыбка, заслужившая блестящее яблоко, светилась в прелестных глазах Афродиты. Дальше — Цирцея [16] , в своем магическом величии, и ее жертвы, со сверкающими глазами и пересохшими губами, по-видимому, все еще просящие испить из соблазнительного и сладостного, но пагубного кубка. Очаровательный Эндимион [17] дремал в грезах любви. Леда старалась освободиться от ласк своего бессмертного любовника. Здесь — текла кровь красавца Адониса [18] , сраженного лесным чудовищем; там, где широколистые кувшинки дремали на водной поверхности, над водой наклонился Нарцисс, и его жизнь исчезала в созерцании собственного образа Молодой Бахус из бронзы лежал среди виноградных плодов. Мраморный Купидон плакал над своим сломанным луком. Около карнизов хоровод нимф и сатиров танцевал, держась за руки. Это были сильные властители лесов, пышущие изобилием своей красоты и силы. Наконец, вдалеке, освещенный прямо падающими на него лучами лампады, висел портрет самой Валерии. Искусный художник изобразил ее в развевающемся платье, которое давало полную возможность оценить пропорциональность ее роста и совершенно своеобразную позу. В этой позе сдерживаемой страсти видна была и заносчивость могущественной женщины, и надменное кокетство, являвшееся не последней из ее прелестей.
16
Цирцея — знаменитая волшебница мифологии, дочь Солнца и нимфы Персы, своими чарами превратившая спутников Одиссея в свиней и внушившая самому герою страстную любовь к себе.
17
Эндимион — мифологический пастух из Карии или Элиды, отличавшийся необычайной красотой. Взятый на небо Юпитером, он был оттуда изгнан и осужден на вечный сон за то, что осмелился посягнуть на честь Юноны. Почувствовав к нему горячую любовь, Диана перенесла его на гору Латм в Карии, куда часто являлась к нему насладиться его лицезрением.
18
Адонис — замечательной красоты юноша, по мифологии, плод кровосмешения Цинираса и его дочери Мирры. Любовь к нему Венеры возбудила ревность Марса, и последний, приняв образ вепря, умертвил его, когда тот охотился в лесах Ливана. Уступая слезам Венеры, Юпитер позволил Адонису снова увидеть свет, но под условием, чтобы он одну половину года проводил в царстве Прозерпины. По-видимому, Адонис являлся образом солнца, а время, проводимое им на земле или в преисподней, означало шесть летних и шесть зимних месяцев.
Довольно опасно было оставаться в этой дышащей сладострастием комнате, под этим мягким светом, пить лучшие произведения фалернских холмов и рассматривать образ Валерии, который, затмевая всех женщин, мог сделать безумным уже разгоряченный мозг, пленить своей красотой чувство и неизбежно овладеть сердцем. Очень опасно было прилечь на ложе, подушки которого еще хранили отпечаток ее форм, или касаться открытого браслета, поспешно сброшенного и еще теплого от недавнего прикосновения к ее руке. Опасно было все это, но гораздо опаснее было то, что предстояло далее.
Эска поставил на стол только что выпитый им бокал,
Глава XIII
ВОЛЕЙ-НЕВОЛЕЙ
По всему телу Валерии пробежала дрожь, но сравнительно с Эской она сохраняла наибольшее спокойствие, тем более что ее волнение, к чести ее, не могло быть результатом внезапной решимости. Она решилась действовать таким образом не без колебаний и не без большого смущения.
Первой мыслью Валерии было только повидать снова милое ей лицо, затем она сказала себе, что если она послала за рабом своего родственника, то ей можно было бы без всякого вреда поговорить с ним; ей казалось даже странным поступить иначе, и, каков бы ни был этот разговор, его не должен был слушать никто, даже Миррина, при своей верности обладавшая, однако же, длинным языком и любовью к сплетне, которые нечего было и надеяться обуздать.
Она сама сознавала, что ей неизвестен тот необычайный повод, по которому бретонца можно было бы позвать в ее собственные покои, окружить всем тем, что могло увлечь его взоры и возбудить чувственность, и предстать перед ним во всем блеске своей красоты, еще более усиленной убранством, драгоценностями, освещением, цветами и благовониями. Если она призывала его к себе, то, конечно, было довольно естественно предстать перед его глазами окруженной всеми преимуществами своего положения. Она не виновна была, что эти преимущества были так пышны, изысканны и увлекательны. В таком случае пришлось бы упрекать старое фалернское за то, что оно так обольстительно и так сильно влияет на мозг.
«Нужно только быть настороже, — решила она. — Я посмотрю на него, поговорю с ним, посмеюсь и буду действовать сообразно с обстоятельствами».
Это было довольно благоразумное решение и весьма не трудно поддающееся выполнению в тех случаях, когда можно по своему желанию управлять обстоятельствами.
Как настоящая женщина, Валерия первая нарушила молчание, хотя она почти не сознавала, что говорит. В смущении, которое очень шло ей, она занялась расстегиванием и застегиванием браслета, представлявшего пару с брошенным на диване. Вероятно, для нее не было тайной, что ее круглая и белая рука казалась при этом еще круглее и белее.
— Я велела позвать тебя, — начала она, — потому что мне сказали, будто я могу положиться на твою верность и скромность. Мне сказали, что ты неспособен выдать тайну. Правда ли это?
Излишне говорить, что Эска, уже пораженный событиями этого вечера, находился в состоянии человека, неспособного чему-либо удивляться. Он мог только слегка наклонить голову в благодарность за эту дань его честности и пробормотать несколько неясных слов. Валерия, по-видимому, убедилась теперь, что лед сломлен, и продолжала с большей живостью:
— Я хочу поверить тебе тайну, которую, кроме тебя, никто другой не должен знать. Честь, достоинство и слава фамилии опираются на эту тайну, и, однако, я собираюсь доверить ее тебе. Не сумасшествие ли, не безумие ли ставить себя в зависимость от того, кого я так мало знаю? За кого ты меня принимаешь? Что ты обо мне думаешь?
Ответ на этот вопрос, сопровождавшийся краской на лице и весьма красноречивым взором, был довольно труден. Раб мог бы ответить:
— Что я о тебе думаю?.. Я думаю, что ты самая очаровательная сирена, какая когда-либо проверяла свои чары на злополучном матросе!
Но он отвечал:
— До сегодня я не трепетал перед мужчиной, не обманул женщины и теперь не переменюсь.
Этот холодный ответ слегка разочаровал ее, но ее опытный глаз не мог не подивиться гордой позе и строгому взгляду, сопровождавшим его слова. Она слегка наклонилась к нему и продолжала нежным голосом:
— Женщина всегда как-то одинока, каково бы ни было ее положение. Ах, как нас легко обмануть и как бесплодно мы плачем и ломаем руки, когда нам случается быть обманутыми! Но тебя я угадала с первого взгляда. Для меня достаточно беглого взора, чтобы понять характер. Ты помнишь, как я велела подозвать тебя к своей лектике, когда ты был с гладиатором Гирпином?