Гладиаторы
Шрифт:
Великое дело бражничества, несколько замедлившееся вследствие этого долгого спора, возобновилось с еще большей энергией. Плацид осушал свой кубок с торжествующим видом человека, исполнившего какое-то трудное дело; Лициний как будто старался утопить в вине свою тоску и сердечные угрызения. Император пил со своим обычным оживлением, а остальные гости точно следовали примеру императора.
Глава XVI
В ОРУЖЕЙНОЙ ЗАЛЕ
Наутро Лицинию пришлось пережить чувства, весьма мучительные для прекрасного сердца римского полководца. Когда условия борьбы были переданы тому, кто всего более был в них заинтересован, юный воин принял вызов очень горячо, как случай выказать таланты, казавшиеся столь лестными для его воинского характера вследствие первоначального воспитания. Он думал, что в состоянии будет одержать победу над двумя такими людьми, как трибун, в каком угодно упражнении, с каким бы то ни было оружием. Но по его лицу пробежали тени, когда он узнал, чем сопровождалось бы его поражение, и он задрожал всем телом при мысли сделаться рабом кого-либо иного, кроме своего теперешнего господина. Тем не менее, это только утвердило его решение победить, и, когда Лициний, терзаемый упреками совести, обещал ему свободу в награду за победу, сердце Эски радостно забилось надеждой и он сделался весел, как всегда.
Тысячи неопределенных планов теснились в его уме, и во всех этих планах Мариамна играла главную роль. Жизнь, несколько дней назад казавшаяся ему столь печальной, теперь была озарена тем розовым светом, какой юность, и только юность, способна разливать на далекую будущность. Что касается Лициния, то он с тоской замечал блестящий взор и загоравшиеся щеки своего раба. Тем не менее, жребий был брошен, предложение принято, и было уже слишком поздно идти назад. Оставалось только развить каждый мускул борца, чтобы достигнуть победы.
Последуем теперь за Эской в оружейную залу, где будут закаляться его мускулы и развиваться ловкость для смертного боя на арене.
Помещение, где находится школа, представляет четырехугольное здание, несколько похожее на наши современные манежи. Оно освещается и проветривается сверху, а пол его покрыт слоем песка толщиной в три пальца, что еще более увеличивает усталость ног при всяком упражнении, но зато делает падение сравнительно безвредным и вместе с тем приучает ученика к мягкому полу, на котором позднее ему придется отстаивать свою жизнь. Диски, гимнастические принадлежности, огромные гири и неуклюжие дубины разбросаны по углам и развешаны по стенам здания, деревянная перегородка вышиной по грудь человека показывает, что здесь при развитии силы не пренебрегают и развитием ловкости. Кроме этих орудий мирной гимнастики здесь можно видеть, между прочим, цест и подмостки с развешанным на них ужасным оружием и оборонительными доспехами, являющимися орудиями ужасного гладиаторского ремесла. Тут есть и дротики без наконечников, и затупленные сабли, употребляемые во время учения, и деревянный манекен, предназначенный изображать врага, весь покрытый зазубринами и исколотый ударами острого оружия, наносимыми ему с силой и ловкостью, возрастающими с каждым разом.
На одном конце здания взад и вперед прогуливается учитель, рассеянным взором наблюдая за движениями учеников. Он то останавливается, чтобы вручить бойцам какое-нибудь орудие своего ремесла, одного поощряя при этом жестом, другому делая выговор; то, машинально взяв какое-либо незанятое оружие, чертит им вокруг головы круги, свидетельствующие о ловкости искусного преподавателя.
Отставной гладиатор Гиппий — человек зрелых лет, довольно высокого роста, очень величественный благодаря своей удивительной стройности и горделивой осанке. Постоянные упражнения, доводящие до утомления и продолжавшиеся в течение многих лет, сообщили каждому из его образцово сложенных членов металлическую твердость и придали его сильному телу сухость и мускулистость гончей собаки. Все его движения полны той грациозной гибкости, какая является результатом мускульной силы, и своей твердой, но легкой походкой он напоминает пантеру, прогуливающуюся в своей клетке. Его тело, само по себе смуглое, сделалось черным от постоянного пребывания на солнце и упражнений под открытым небом, но в его жилах течет здоровая кровь, придавая его коже свежий и приятный цвет. Худощавое лицо, несмотря на суровый взгляд и легкую проседь в волосах и бороде, не лишено своеобразной красоты, и, хотя его выражение говорит о распутстве и жестокости, в его глазах блестит огонек отваги, обнаруживающий предприимчивую смелость и воинственный закал этого человека.
В эту эпоху римские матроны, повинуясь тем извращенным вкусам, которые вообще являются показателями упадка нравов, любили избирать своих любовников из среды героев амфитеатра. Тогда были в моде воинственные упражнения, одежды амазонок, подражания опасным играм, которые исполнялись с крайнею ловкостью и жестокостью и предлогом для которых часто являлись сами же гладиаторы. Поэтому нет ничего удивительного в том, что красивый учитель бойцов благодаря своей силе и храбрости был одним из фаворитов гордых патрицианок царственного города. Благоволение, каким он пользовался у каждой из них, было, конечно, лучшей рекомендацией для приобретения благосклонности и других, и на долю Гиппия выпадали улыбки самых знатных матрон Рима.
Впрочем, он невысоко ценил эти удачи: персики, падающие на землю, бесспорно самые зрелые, однако они, по-видимому, не так соблазнительны, как те, что созревают за забором и до которых не достать рукой. Гиппий не был ни оглушен, ни ослеплен теми пламенными взорами, какие выпадали на его долю. Он любил бутылку вина почти так же, как женскую красоту, а любовь к хорошему стальному мечу и кожаному щиту пересиливала и то и другое. Тем не менее, из всех знатных знакомых ему матрон он ценил взгляды Валерии, тем более что она не весьма щедро расточала их. И он с особенной заботой давал ей свои уроки и оставался у нее дольше, чем у всех других римских женщин.
Сила, решимость, живость и над всем этим внешняя холодность и надменность Валерии очень нравились ему. Даже более, он был большим поклонником ее красоты. В глазах его светится интерес, почти нежность, когда он останавливается и смотрит на находящийся в руке свиток папируса, который только час назад ему принесла Миррина.
Это послание от Валерии. Она слышала, как говорили об опасности, грозящей Эске. Она сама вызвала эту опасность, и чего это стоило для ее надменного и властолюбивого сердца, знала только она одна. Однако при всем своем гневе, при всей досаде и позоре она не могла выносить мысли о благородном бретонце, упавшем на песок и бьющемся в сети своего врага. Теперь она ненавидела орудие, а не жертву. Она чувствовала, что была бы безгранично счастлива, если бы увидела Плацида униженным, побежденным и зарезанным.
Вследствие этого Валерия присела к столу и написала несколько дружественных строк начальнику бойцов, которого она всегда высоко ценила, чувствуя, что можно довериться этой прямой натуре. Но, верная своему полу, она сочла долгом измыслить какое-нибудь оправдание своей заинтересованности бретонцем и сообщила ему, будто она побилась об заклад за его победу и поставила значительные суммы. Она упрашивала Гиппия не щадить ни советов, ни наставлений и немедленно прийти к ней повидаться и сообщить об успехах, оказанных его учеником. Гиппий поднял глаза и стал смотреть на лицо, заслужившее ее внимание, в эту минуту мужественно сражавшееся с Люторием с мечом и щитом в руках.
— Раз, два!.. Вольней!.. Целься в голову!.. В ноги!.. Закройся щитом!.. Недурно, но нужно быстрее… Начинайте снова… Так, плечо вперед, руку выше. Хорошо! Еще раз… Теперь глядите на меня.
Борцы остановились, чтобы перевести дух. Гиппий взял деревянное оружие и, подозвав Гирпина, специально для обучения Эски велел ему встать в позицию и защищаться. Издавна привыкший к этому упражнению, старый гладиатор знал все наступательные удары и все отражения. Однако если бы это оружие было из стали, то Гирпин испустил бы последний вздох у ног своего учителя. Гиппий, по-видимому, двигался немного, а между тем самый быстрый взгляд с трудом мог бы уследить за движениями его меча и самые искусные бойцы едва сумели бы отразить наносимые им удары. Он снова предложил сойтись Эске и Люторию и смотрел на них с довольным видом.
Не теряя времени, бретонец приступил к обучению, которое должно было дать ему победу и награду, следующую за ней, — столь желанную свободу.
Утром сам Гирпин привел его в школу. Старый ветеран с каким-то почти трогательным вниманием следил за подготовкой своего молодого друга к той карьере, которая рано или поздно должна была привести его к насильственной смерти. Гиппий приходил в восторг, видя телосложение и силу своего нового ученика. Он сразу же выставил его против Лютория, здорового галла, считавшегося самым искусным в «семье» борцом, и с улыбкой смотрел на то, как бретонец с помощью кое-каких советов уничтожил своего противника, рассчитывавшего на легкую победу и сильно раздосадованного совершенно непредвиденным результатом. Схватка продолжалась, и разгоряченные борцы сходились, расходились, наносили удары, нападали и оборонялись, то отскакивая друг от друга, как только возможно далеко, то схватываясь грудь с грудью. Остальные гладиаторы, образовав около них круг, с любопытством наблюдали эту замечательную борьбу, удивляясь проворству варвара.