Гладиаторы
Шрифт:
Слова «это меня не касается» были неведомы первым христианам. Калхас твердо помнил притчу о добром самаритянине и никогда не думал, подобно фарисею, «переходить на другую сторону дороги».
Глава XVIII
БЛАГАЯ ВЕСТЬ
Гладиаторы отдыхали после своей борьбы. Прерывисто дышали их смуглые груди, слышался хохот и перебранки, мощные руки, опершиеся на бедра, казались еще тяжелее, и в этой позе на них еще резче выделялись мускулы. Эска и его противник отирали пот, катившийся по их лицам, и, внимательно меряя друг друга взглядом, казалось, вполне
Гирпин бросил на землю неуклюжие дубины, которые он держал в руках, и вздохнул с облегчением. Рука новичка не могла поднять эти огромные тяжести, казавшиеся камышовками в руке гладиатора. Впрочем, этот последний горько жаловался на то, что его мощное тело явно начинало жиреть, и это обстоятельство заставляло его браться за такой неприятный труд, чтобы быть достойным выйти на арену.
— Клянусь Геркулесом, — говорил гигант, — хотелось бы мне иметь вид голодной обезьяны, как у тебя, друг мой Люторий! Посмотри-ка, каких упражнений требует от меня начальник, и благодари богов за то, что одного часа ребячьей игры с мечом и щитом достаточно для человека, талия которого не толще звена всаднической цепи.
— Ребячьей игры, ты говоришь! — отвечал Люторий. — Коли такой толстяк, как ты, поиграл бы в такую игру, так по меньшей мере через четверть часа он задохся бы на песке от одышки. Не придется нам думать о ребячьих играх, пока не пройдет праздник Цереры. Поредеют наши ряды в это время, или я останусь в больших дураках. А сколько пар обещал консул выставить в эту церемонию? Я слыхал, как это объявлял общественный глашатай, да позабыл.
— По крайней мере, будет сто вооруженных мечом и щитом, да еще «семья» от себя выставит двадцать, — отвечал Евхенор с недоброй усмешкой.
Ремесло кулачного бойца спасало его от всякой опасности, но, несмотря на это, он не упускал случая напоминать товарищам об опасности, на какую они шли. Только один Руф казался серьезным. Может быть, он думал о своей жене и детях, и мечта о маленьком доме за Апеннинами казалась ему более Далекой, а в силу этого еще более очаровательной, чем всегда.
Все остальные глупо смеялись, и их глаза по временам загорались злобным огоньком. Лишь на лице Эски были написаны отвага, энергия и надежда.
— Зловещая птица! — сурово сказал Гиппий. — Зачем ты суешься в разговор о скрещиванье мечей? Знай свои мальчишеские упражнения и не суй своего рыла туда, где с каждым ударом брызжет кровь. Или ты забыл, что я здесь старший?
Евхенор с нахальным видом собирался возразить ему, как вдруг стук в дверь привлек его внимание. Дверь отворилась, и, к удивлению всех, а в особенности Эски, вошел Калхас.
— Привет вам! — кротко сказал старик, осматриваясь вокруг себя. Его почтенная голова и спокойствие, исполненное достоинства, представляли благородный контраст с животной силой и грубыми лицами гладиаторов. — Привет вам, — повторил он с улыбкой, видя удивление, какое, по-видимому, вызвало его появление.
Гиппий не чужд был некоторой солдатской вежливости. Он приблизился к новоприбывшему, пожелал ему благополучия, как чужестранцу, и осведомился о причине его прихода.
— Потому что, — пояснил он, — если судить по твоей наружности, то мне не верится, чтобы у тебя могло быть какое-нибудь дело до меня или моих учеников, ремесло которых — война, как ты можешь заметить.
— Я сам воин, — спокойно отвечал Калхас, смотря прямо в лицо удивленного начальника бойцов.
Тем временем гладиаторы обступили их. Как школьники в свободное время, все они были настроены очень игриво. И, точно так же как и для детей, для них нужно было очень немногое, чтобы удариться в крайность, хорошую или дурную.
— Ты солдат! — воскликнул Евхенор. — Так значит, ты не боишься меча?
С этими словами он схватил короткий обоюдоострый меч и нанес удар прямо в грудь старика. Ни один мускул Калхаса не задрожал, он не побледнел и не покраснел, веки его не дрогнули, когда он пристально смотрел на грека, без сомнения хотевшего только проделать зверскую шутку, не думая об опасности, к какой она могла привести. Острие оружия уже зацепило за платье посетителя, когда Руф отстранил удар, а Гиппий наотмашь ударил наглеца, так что тот отскочил к противоположной стене.
— Это что такое?! — воскликнул учитель тоном человека, наказывающего непослушную собаку. — Это что такое? Или я уже больше здесь не начальник?
Все другие одобрили его взглядами. Они привыкли к насмешке и рады были неудаче грека, хотя вместе с тем спокойствие, обнаруженное этим миролюбивым стариком, очаровало их. Эска стал подле своего друга и окинул всех взором, не обещавшим ничего хорошего тому, кто вздумал бы повторить подобного рода нападение, серьезно или шутя.
— Ты ушиб этого молодца, — заметил Калхас таким холодным тоном, какой сделал бы честь самому жестокому гладиатору в школе. — Ты ушиб его, а между тем он хотел только пошутить. Поверь моему слову, Гиппий: с тех пор, как я в Риме, мне еще ни разу не приходилось видать такой удачной пощечины. Рука твоя не зря наносит удары, и твои ученики, как и их начальник, отважны, сильны и искусны. Я слыхал про «легион непобедимых»; уж не здесь ли он находится? Не вы ли, братцы, непобедимые?
Он говорил с таким спокойствием, что могло казаться, будто он над ними смеется, но этот лестный титул приятно отозвался в их ушах, и гладиаторы окружили его с веселыми криками одобрения.
— Непобедимые! — смеясь, говорили они. — Непобедимые! Славно сказал ты, старик. Да, твоя правда, мы непобедимые. Кто мог бы устоять против «семьи»? Ты пришел для того, чтобы поступить к нам? Не пройдет месяца, в наших рядах окажется немало пустых мест.
— Пусть-ка ему дадут саблю, — воскликнул Руф, — и посмотрим, что-то он поделает с Люторием. Галл уж измучился; пошевеливайся, старина, и твоя победа обеспечена!
— Нет, дайте ему деревянное оружие, — смеясь, вставил Гирпин, — он молод и способен конфузиться. При виде крови ему сделается дурно.
— Мы бы с ним попытали свои силы с сеткой и трезубцем, — продолжал Манлий.
— А не то обменяемся ударами цеста, — сказал Евхенор, прибавив с насмешливым видом: — Я бы сам не прочь посчитаться с ним на кулачках, чтобы выказать ему свое доброе расположение.
— Слушайте, товарищи! — сказал Эска, становясь между ними и сильно краснея. — В моей стране есть обычай уважать седые волосы. Коли кому-нибудь охота бороться цестом, дротиком или мечом, так пусть он поборется со мной. У меня нет ни умения, ни опытности, но я готов померяться с самым сильным из вас, до самого захода солнца.