Глас земли

Старообрядцев Николай

Посмотрев на него взглядом, исполненным редкой силы понимания, старший философ поднял палец и рёк назидательно, для пущей основательности перейдя на язык древних римлян:

– In vino veritas!

После этого философы почтительно склонили головы и погрузились в длительное размышление, сопровождая его глубоким носовым сопением.

Тем временем сбежавшая мышь, достаточно придя в себя, почувствовала благоуханное дыхание истины, наполнившее одинокий дачный домик, набралась наглости и вылезла из своей дырки. Она осмотрелась, проворно вскочила на стол и вцепилась

зубами в куриную кость, которую за обедом тщательно обглодали совершенномудрые философы. Завладев добычей, она спрыгнула на пол и навсегда оставила пристанище мудрости, юркнув навстречу животным сомнениям, грызуньим заблуждениям и мышиным угрызениям в бездноподобное око злобночернеющей норы.

7. Генеральское сердце

Случилось так, что в одном городе умер генерал. Всё бы ничего, да вызвали его накануне в столицу отчёт давать самому государю. Страшно ослушаться воли государевой. Собрались родственники его, стали думу думать. Сидели день, сидели два, а сколько голову ни ломали, ничего придумать не могли. Встаёт вдруг одна приживалка и говорит:

– Не хотела говорить вам, да уж ладно, скажу. Есть в лесу скит, а в нём старец живёт богомольный. Он, сказывают, мёртвых воскрешает.

Возликовали все тогда, духом воспрянули, вызвали исправника и повелели без промедления идти в лес, привести старца. Сходил исправник, возвращается вместе со старцем тем самым. Собрались все вокруг него, в ноги кланяются:

– Воскреси, – говорят, – дедушка, нашего генерала. Мы уж тебя отблагодарим, как сумеем. В долгу не останемся.

– Так тому и быть, – отвечает им старец, – воскрешу его.

Повели старца в опочивальню, где тело генеральское воскресения дожидалось. Подходят к опочивальне, а там лакей – слезами горькими обливается, в ногах валяется:

– Беда, – говорит, – у нас приключилася. Оставил я тело генералово на одну только минуточку без пригляду, водицы студёной испить захотел. Только я отлучился, как прошмыгнула в опочивальню левретка, вскочила на тело, зубками вострыми порвала мундир генеральский и сердце их превосходительства, с позволения сказать, съела-с.

Омрачились лица собравшихся:

– Что же делать теперь? Как быть? Неужто не оживить нам кормильца нашего?

– Не кручиньтесь, – говорит им святой старец. – Изловите мне ту левретку, я её сердце возьму и во грудь генералову водворю.

Тут сыновья генеральские заартачились:

– Да где ж это видано, чтобы генерал был с сердцем левретки?

– Ваша правда, касатики, – говорит им старец. – Тогда изловите человека с сердцем, достойным груди покойного вашего батюшки, и тотчас ведите его сюда.

Вспомнили тут, что жила при доходном доме дворничиха, славившаяся недюжинной силой и всю округу державшая в страхе. Грозная была баба – во хмелю зашибла кулаком своего мужа. Побежали за ней. Долго одолеть её не могли, шибко воинственная была. День с ней бились, два бились, на третий день одолели кое-как – хитростью.

Вырвал старец у дворничихи сердце и утвердил его генералу во грудь.

– Ну, родимые, – говорит, – раньше ваш генерал спуску никому не давал, а теперь и подавно не даст: лютое сердце ему досталось, много в этом сердце ярости на род людской.

Сжалился старец над дворничихой и, чтобы не померла она задаром, поставил ей сердце левретки. Стала она с тех пор как шёлковая. Только сахар колотый полюбила сверх всякой меры. Как поводит кто у неё перед носом кусочком, так она сразу в пляс пускается и по паркету кружится, словно шальная.

Генерал же, как воскрес и про всё узнал, то дал зарок по возвращении из столицы сыграть с дворничихой свадебку.

Про старца святого тоже не забыли. Сдержали господа своё слово: дали ему двугривенный на водку и обратно в скит отправили.

8. Сказание о старце, который решил отдохнуть

Старец долго шёл по пустыне. На исходе дня попалась ему избушка.

– Долог мой путь, – подумал старец. – Присяду, переведу дух.

Присел он на завалинку. Сидит и думает:

– Хорошо на завалинке, но в избушке, видать, покойнее – лучше отдых пойдёт, скорее силы прибудут.

Заглянул он в избушку – дома никого.

– Дай, – думает, – присяду с краю стола на табурет. Посижу в благочинной позе. Хозяева придут, увидят меня – обрадуются. Старец в доме – почёт семье.

Присел на табурет, сидит и думает:

– Уже немолод я, спина больная – хорошо бы на что-то опереться.

Пересел старец в мягкое кресло с подлокотниками. Сидит и думает:

– Напрасно я водрузился на трон сей. Долгую жизнь прожил, всё на завалинках да на пеньках лесных сидел, а тут не удержался. Всю свою усталость теперь явственно ощущаю. А уйти уже и сил нет. Хорошо бы где-то малость полежать, дух перевести.

Прилёг старец на кожаный диван, что был поставлен в кабинете.

– Эх! – думает. – Дал я маху. Прилёг, и сразу спать захотелось. Всю жизнь на сырой земле спал да на полатях, а тут вдруг впал в искушение. Да и не следовало бы вот так засыпать, прямо на диване: придут хозяева, увидят меня, перепугаются. Спящий старик – зрелище неприятное.

Прошёл старец в комнаты, забрался в детскую кроватку, поджал ноги, лежит и думает:

– Хорошо мне здесь лежится, да только опять не угадал: придут хозяева, увидят старика в детской кроватке – бог весть что подумают. Да и ноги не распрямишь.

Встал старец, пошёл в спальню и лёг в кровать под балдахин, на пуховую перину. Лежит и думает:

– Комфортабельно я здесь устроился: и тепло, и мягко, и тишина вокруг. Того и гляди усну сладким сном. Пожалуют хозяева, что подумают? Плохое это предзнаменование – старик на брачном ложе.

Слез старец с кровати, ходит по дому, не знает, куда пристроиться. Вдруг видит: посреди самой большой комнаты стоит гроб. Обрадовался старец:

– Вот тут и лягу!

Но перед тем, как лечь, нашёл платяной шкаф и переоделся. Лапти и власяницу снял, аккуратно сложил на стул. Надел исподнее, брюки, белую рубаху, галстух с брошкой, плисовый пиджак и лаковые туфли.