Главная роль 2

Смолин Павел

По моим прогнозам, непрерывная «цепочка» с Маргаритой Прусской установится где-то в районе Урала, а пока до меня добралось ее письмо с реакцией на собачку — девушка, как и ожидалось, очень довольна, и даже приложила фотографию, где она держит пекинеса на ручках. Будущая жена выглядит гораздо лучше, чем на имевшихся у меня фотографиях — немцы заморочились со светом, ракурсом и догадались поменять прическу. Моя инициативность явно встретила понимание как минимум у части германского Двора, и это очень хорошо. Увы, это даже не треть дела — 99% проблемы составляет упертость Высочайших родителей. Ничего, сестренки-княжны уже начали потихоньку точить камень — таких союзниц недооценивать не стоит!

Написав ответ, я выбрал собственную карточку — из Иркутского Краеведческого музея (первого

за Уралом, кстати), с бивнем мамонта в руках и широкой улыбкой. Сразу и удаль мужская — бивень визуально огромен, и интеллект — подписано, что музей — и красота. Музей, к сожалению, от пожара тоже пострадал, и много ценнейших для родной истории экспонатов мы утратили навсегда. Большое, кирпичное здание под него строить начали и без меня. Оставленный мною автограф поместили под стекло, поклявшись беречь любой ценой — для далекого Иркутска это вполне себе экспонат, который на долгой дистанции обретет историческую ценность. Рядом поместят образец маски и горсточку стрептоцида. Удостоился высокой чести и «первый исцеленный» — Андрей, на фотографии со мной, где он уже окреп и улыбается.

Вложив фото в конверт, оставил на горячем воске оттиск собственной печати и отправил в общий пакет, который Остап унесет на почту по прибытии в уездный город Канск.

Речной пароход этих лет — это тебе не броненосец, а компактное, безбожно тарахтящее и трясущееся деревянное устройство. Первую ночь я страдал, днем, в наземный переход, получилось подремать в карете, но дальше снова были пароход и страдание. Организм, впрочем, приспосабливается, и я отчасти сожалею, что сегодняшнюю ночь проведу в комфорте губернаторского дома.

Выбравшись на палубу, я помахал рукой жителям одной из местных деревень — пришли на цесаревича посмотреть, радуются. Понимаю Николая, царствие ему небесное — поездил по колониям, посмотрел на скудную жизнь тамошних народов, а потом — позднею весною — вернулся на Родину. Тепло, везде зелень, всюду нарядный и радостный народ. Ну как после такого «турне» будут восприниматься тревожные новости? Очевидно — как враки, преувеличение и проделки заграничных врагов. Это подкрепляется свитой придворных лизоблюдов, для которых лейтмотивом жизни является нежелание расстраивать Высочайшего начальника любой ценой. Информационный пузырь — вот как это в мои времена называлось. В эти времена проще — «царь хороший, бояре плохие». Позитивные моменты в отчетах усиливаются, проблемы замалчиваются или маскируются примитивными манипуляциями — например, страшное слово «голод» меняют на «недород». А если «недо-», значит что-то все-таки собрано. Здесь подтягиваем столетиями пестуемые мифы о пронырливости, прижимистости и стремлении прибедняться русских крестьян, и получается изрядная картина: «да нормально все, Твое Величество, просто ноют, а так-то могут перетерпеть „недород“».

Понимание не приравнивается к одобрению — это я такой умный, а изначальный Георгий вместе с Николаем в такой атмосфере выросли. Следовательно — считали такое положение дел даже не нормальным, а единственно правильным. Мне нужны альтернативные цепочки получения информации с мест, причем так, чтобы два-три источника работали автономно, и, желательно, между собою конкурировали — тогда договориться насчет одинакового вранья им будет сложнее. Прав был Сталин — кадры действительно решают все!

Через часик моего стояния на палубе — рука немного устала махать, потому что чем ближе к городу, тем больше деревень попадалось — мы причалили к пристани уездного города Канска. Вид панорамы вызвал смешенные чувства — с одной стороны, в глаза бросился чудовищный дефицит каменных построек: кроме храмов и Триумфальной арки, выстроенной в честь прибытия цесаревича — и так в каждом городе на пути следования, в Иркутске тоже была — каменными стенами могли похвастаться только храмы и пара казенных зданий ближе к центру города.

Пожар — это страшное бедствие, и попасть под него и врагу не пожелаешь, но, если окутаться броней из цинизма, Иркутску он некоторым образом помог — появились каменные здания, планировка изменилась в сторону нормальных, прямых и широких улиц, а здесь, в Канске, которому под стихию попасть

не довелось — и слава богу! — дома лепили хрен пойми как сотнями лет, и улицы от этого имели специфическую форму.

Деревянная, исконно-русская архитектура, тем не менее, заставляла испытывать умиление и какую-то ничем не объяснимую правильность такого способа жизни. Вот он — настоящий сибирский город как он есть! Века назад казаки поставили здесь острог. Постепенно кочевые народы были побеждены и отброшены от острога подальше — это позволило мирным русским людям селиться в окрестностях. Двести лет без генерального плана развития города — и получаем уездный город Канск во всем его деревянно-хаотичном великолепии!

Пока я подвергался церемонии встречи — уже спинным мозгом, на голом автоматизме, ибо привык — Остап унес на почту почтовый пакет. Когда мероприятие из публичного перешло в более конструктивный формат — в обед с городскими шишками — я поговорил с местными, и понял, что здесь мне в общем-то делать нечего.

Камерность и лубочность Канска объясняются просто: у города физически нет причин бурно развиваться. Перевалочный пункт на Сибирском тракте и штаб местной торгово-промышленной жизни, и этого вполне достаточно. В округе моют золото, немножко разрабатывают уголь, в самом Канске имеются кожевенный, мыловаренный да пара салотоплельных заводов — этим индустриальные мощности и ограничиваются. Этим же объясняется маленькое население — если в городе нет работы, зачем в нем жить? Подавляющее большинство жителей губернии селится по деревням — даже если климат подгадит, богатые флорой и фауной леса да реки не дадут умереть с голоду. От «не помереть с голоду» до «сытой жизни» огромная пропасть, и иллюзий насчет благосостояния сибиряков я не питаю. В центральных губерниях, тем не менее, дела обстоят хуже — плотность населения большая, земли, пусть и «доброй-угожей» — а какая «доброта», если агротехника в зачаточном состоянии? — не хватает, а живность из природы изымалась поколениями. Морально готовлюсь ко всему, но надеюсь на лучшее — пока такой подход преподносил только приятные сюрпризы.

Заготовленную карту месторождений местным отдавать я не стал — не те капиталы, не тот человеческий ресурс. Жил Канск без меня со времен завоевания Сибири, и дальше проживет. Здесь даже мост пока не нужен — противоположный берег реки Кан целиком отдан буйству природы, Канску для полноценной жизни достаточно одного. Мои изменения в регламент визита ограничились двумя вещами: основанием благотворительного общества (для этого пришлось «замирить» два имеющихся мелких, объединив их в одно нормальное) с непременным щедрым взносом, и лечением нашедшихся в городских больницах гнойных больных силами моих докторов. Они же научили местных врачей пользоваться стрептоцидом, и часть из обученных свалили в длинные круизы по деревням и селам — там тоже требующие внимания больные есть.

Пообщавшись с кем положено, я совершил двухдневный рейд по окрестным казакам — здесь тоже нашлись вызванные переездами в Манчжурию «пустоты». А еще у меня появился повод крепко подумать о почти мистической скорости распространения слухов и «фольклора» — местные петь «Коня» научились еще до моего прибытия.

На этом «канская» программа закончилась, и я на том же пароходе отправился дальше, вглубь Енисейской губернии, в губернский город Красноярск.

Глава 15

Наполненный делами и заботами день заканчивался, и добропорядочные немецкие граждане спешили покинуть заводы, лавки и присутственные места, чтобы провести вечер в кругу семьи или хотя бы в уюте пивнушки. Не были исключением и обитатели Королевского дворца, собравшиеся в небольшой, используемой для ужинов в узком кругу, столовой.

Всего четыре персоны — служившие еще Вильгельму I слуги такого и вспомнить-то не могли: обычно компанию Высочайшей семье составляют видные государственные деятели, аристократическая верхушка, важные дипломаты и прочие уважаемые люди, но последние недели Вильгельм II и его жена, Августа Виктория, предпочитали делить стол исключительно с младшей сестрой Императора — Маргаритой, на которую раньше почти не обращали внимания.