Главная роль
Шрифт:
Накатило раздражение, и я неожиданно для самого себя сорвался на командный тон:
– Отвечайте!
– Одна тысяча восемьсот девяносто первый от Рождества Христова, – с поклоном ответил бородач.
Какой кошмар!
– Выйди из образа-то, – жалобно попросил я.
– Ваше Высочество, вам нужно отдохнуть, – с доброй улыбкой принялся успокаивать меня доктор. – Болезнь была тяжелой, и удар головой о кровать, предположительно, привел к сотрясению мозга. Ваша память обязательно вернется.
Закрыв глаза, я принялся размышлять. Очень, очень, очень хочется списать происходящее на нестандартную
Из закрытых глаз потекли слезы. Это – не для меня! Я никогда не хотел строить политической карьеры! Я ничего не знаю о государственном управлении! Пожалуйста, неведомые силы, отправьте меня обратно!
Дверь хлопнула, я услышал шаги и уже знакомый голос:
– Жоржи, как ты?
Отстаньте от меня.
– Жоржи, Господь услышал наши молитвы! До чего же я рад, что ты поправился!
Меня схватили за руку. Не отстанешь, да?
– Жоржи, не волнуйся – доктор Алышевский обязательно поставит тебя на ноги!
Когда пути назад нет, остается только одно – смириться и жить дальше. Если я «попал» сюда, значит у Бога (каким бы он ни был) на меня есть планы. Понять их несложно даже не самому умному мне – мы ведь в богоспасаемой стране живем, а значит от меня ждут вполне конкретных действий, сто раз описанных в любимых Илюхиных книжках. Вот только я-то их не читал! Подумаю об этом потом, а пока нужно открыть глаза и встретить реальность лицом к лицу, как и положено мужику.
Открыв глаза, я осмотрел улыбающееся сквозь слезы бородатое, знакомое, наверное, всем лицо и на всякий случай уточнил:
– Царь?
Николай улыбнулся шире:
– Цесаревич. Царь – наш любезный папа.
Александр III еще жив и на троне. Точно, он же умрет в 94 году – при отсутствующем монархе никто бы не отправил цесаревича в путешествие.
– Никки? – попробовал я обратиться по-родственному.
– Никки! – радостно закивал Николай. – О, Жоржи, я так боялся потерять тебя! Прости меня за ту неуместную шалость! Если бы я знал… – он отвел глаза и закусил губу.
Что ж, сходится – Николай семью любил гораздо больше непосредственных должностных обязанностей.
– А что случилось? – спросил я.
– Ты не помнишь? – в его глазах мелькнул испуг.
– Не помню, – признался я.
Лучше признаться сразу – не во всем, конечно, но травма головы дает отличную возможность списать странности в поведении «нового» Георгия на амнезию. Не станут же меня из-за нее «выписывать» из царской семьи или, например, обвинять в заражении бесами? Российская Империя – страна очень православная, но после посещения церкви и плескания в меня святой водичкой «хворь» сочтут биологической и отдадут на откуп докторам. Все-таки не семнадцатое столетие на дворе, а рубеж Новейших веков.
– Я хочу остаться
– Ваше Императорское Высочество, Его Высочеству лучше не вставать, – выдал совет доктор, и они с ассистентами покинули каюту.
– Жоржи, что именно ты забыл? – дрожащим голосом спросил цесаревич.
Очень за меня переживает, и это – крайне хорошо. Теперь нужно не растерять его братские чувства, а тем более – постараться не настроить окружающих против себя.
– Я не помню почти ничего, – я заставил слезы бежать с новой силой и с замешанной на стыде скорбной миной на лице отвел глаза от наследника. – Какие-то смутные картины: мы с тобой бегаем по саду, растем почти в казарме, учимся. Помню, кто я, помню лица родителей, помню, что ты – мой брат Никки. Помню, что мы отправились в путешествие с принцем Георгом. Помню английский язык, но совершенно не помню французского. Многое помню о науках, но не уверен, что смогу хотя бы грамотно писать.
– Жоржи… – Николай рухнул на стул и спрятал лицо в ладонях.
– Какой из меня теперь Великий князь? – изобразил я презрение к самому себе. – Я чувствую себя глупым и никчемным, словно разорившийся уездный помещик!
Николай неожиданно издал смешок, выпрямился, вытер слезы и принялся мягко меня успокаивать, взяв за руку:
– Твоя речь странна, но я узнаю в тебе своего милого брата Жоржи. Едва открыл глаза после тяжелой болезни, и уже нашел в себе силы пошутить.
– Я не шучу, – возразил я. – Я бы не стал шутить о таком! Это – слишком жестокий и опасный розыгрыш!
– Я имел ввиду твои слова о наших уездных помещиках, – виновато улыбнулся Николай. – Я верю тебе, Жоржи. Я слышал о таком – после сильного удара головой люди порою теряют память. Не волнуйся – мы будем молиться, и Господь не оставит нас в своей милости – он исцелил тебя от жесточайшей лихорадки, а значит вернуть тебе память сможет и подавно. Я позову доктора – расскажи ему все без утайки, как мне.
– Спасибо, Никки, – я сжал его ладонь и вымучил улыбку.
– Господь не оставит нас, – повторил он и пошел звать лейб-медика Алышевского, о котором я читал в интернете, готовясь к роли.
Доктор и Николай пытали меня вопросами больше часа. Итоги для них оказались неутешительными – я помню только некоторых важных политических и исторических деятелей, не помню ни одной рожи из той массы прилипал, которая называется «Двор», забыл французский и датский языки, а русский и английский помню «с изрядными искажениями». Читая Пушкина в наши времена, можно подумать, что язык не больно-то и поменялся, но дьявол кроется в деталях. Александр Сергеевич творил в «высоком стиле». Так общаются только очень образованные люди, а приди я в условную захолустную деревню и попытайся наладить контакт с крестьянами, сильно сомневаюсь, что мы с ними смогли бы понять друг друга. Ничего – плаванье нам предстоит долгое, и я успею освоить речевые обороты, архаизмы, и по возвращении в Петербург буду готов блистать на балах. За это же время я «верну» хотя бы часть знаний оригинального Георгия – это поможет мне понять, кто здесь есть кто, и с кем лучше дружить, кого остерегаться, а кому не стесняться тыкать сапогом в грязное безродное рыло.