Главное управление

Молчанов Андрей Алексеевич

Мудрейшее, надо заметить, решение!

Армейская психушка, ассоциирующаяся в моем сознании с одним из кругов ада земного, оказалась достаточно безобидным учреждением, где лояльное поведение пациентов прямо и справедливо влияло на степень их свободы и даже привилегий – таких, как прогулки по территории и посиделки у телевизора в холле после ужина. Кормежка – стандартная армейская баланда, душ – без ограничений, в палатах – чистота и порядок, только койки и тумбочки привинчены к полу.

В палате нас было пятеро. Мое представление публике прошло корректно и отчужденно. Парочка, сидевшая на угловой кровати, похоже, вовсе не обратила на меня никакого внимания, занятая тихим, вдумчивым разговором. Один из собеседников был тучен, толстогуб, длинные седые космы свисали к его покатым плечам, взор был туманно-тускл и то и дело скользил по потолку, неизменно, впрочем, останавливаясь в итоге на своем визави – худеньком, со впалыми щеками человечке. Тот взирал на своего собрата по несчастью почтительно и тревожно, словно в опаске пропустить хотя бы одно из роняемых им невнятных слов. Время от времени он вздергивал вверх палец, как бы обозначая паузу в монологе старшего товарища, лез в карман облезлого больничного халата, доставал из него блокнотик с ручкой и судорожно что-то записывал, мелко и часто кивая остреньким подбородком.

За этим неясным мне по своей сути тандемом искоса и мрачно наблюдал лысый сутулый тип с презрительным взглядом, почитывающий, лежа на койке, газету. Молодой розовощекий крепыш с открытым лицом и смеющимися глазами, представившийся мне как Гога, просто и спокойно пояснил:

– Ты не бойся, у нас здесь тихо. Это, – прибавил с самым серьезным видом, указав на тучного человека, – Бог. С ним – ангел, он записывает, значит, изреченные мудрости. А это, – перевел жест на унылого лысого, – Семен Петрович Подвидов, заслуженный военный разведчик.

– И лежу тут с дураками, – подал голос разведчик, если, конечно, он и в самом деле был таковым.

Гога, лейтенант военной юстиции, призванный в армию после института, пытался от службы откосить, симулируя какой-то сложный тип шизофрении: дескать, как надеваю шинель, сразу же падаю, отказывают ноги из-за ощущения невероятной тяжести верхней армейской одежды.

В отличие от него, кому шизофрению следовало доказать, мне таковую шили по заданию сверху, и главное тут было не отнекиваться, а вот остальные персонажи обретались в больничных покоях, вероятно, по праву и объективным показателям. Бог и Ангел были очевидными подарками для психиатрии как науки, а внешне корректный и ироничный Подвидов в редких припадках конспиративной откровенности утверждал, что является секретнейшим агентом политбюро партии и сюда его упекли враги, жаждущие, как он утверждал, развалить Советский Союз, насадить капитализм, разрушить армию и КГБ, капитулировав перед Америкой. В те времена звучало это, мягко говоря, диковато, а вот впоследствии я немало озадачивался как его пророчествами, так и загадочностью его водворения в психушку. Впрочем, дар ясновидения данного персонажа ничуть не противоречил его медицинскому диагнозу, в чем я убедился в ближайшие дни.

Однако на пребывание в среде душевнобольных я не сетовал.

С вердиктом в отношении моей персоны никто не спешил, меня навещала мама с гостинцами, а Гога, раздобывший дубликаты ключей у одной из медсестер, с которой временно сожительствовал по ночам в ординаторской, таскал из ближайшего магазина портвейн, покидая территорию через прореху в заборе. В библиотеке была уйма интересных книг, уколами меня не пичкали, так что чем не санаторий? Скучновато, конечно… Но больничную скуку я с новым товарищем всячески пытался преодолеть. В частности, Гога усердствовал в разнообразных невинных розыгрышах, демонстрируя в их организации изощренную сатирическую фантазию и верно угадывая реакцию своих жертв, идущих на поводу продуманного до мелочей сценария.

Очередной жертвой оказался разведчик Подвидов. С воли Гога получил настоящий конверт правительственной почты, а после, пробравшись в ординаторскую, отпечатал на машинке письмо. Содержание письма заключало в себе благодарность от политбюро партии пламенному коммунисту Подвидову С.П., выражение поддержки в его нелегкой участи борца с тайными силами империализма, обещание скорого, на днях, вызволения из медицинского учреждения и сообщение о секретном указе Президиума Верховного Совета СССР о награждении разведчика Звездой Героя, соответственно – орденом Ленина и присвоением ему звания генерал-майора госбезопасности. Ну и в качестве премии – приятная мелочишка: автомобиль «Волга». Венчала письмо подпись генерального секретаря коммунистической партии.

Письмо разведчику Гога принес из очередного своего похода за портвейном, поведав ему на ухо, что конверт вручен неизвестными лицами, подловившими самовольщика на улице.

Аккуратно конверт вскрыв, Подвидов ознакомился с текстом. По прочтении документа лицо его исказилось безумной гримасой восторга, а глаза завороженно остекленели от торжества высоких мыслей.

– Ну, теперь я покажу им… – произнес он, вставая с кровати и убирая конверт за пазуху.

Мы не успели и слова сказать, как Подвидов покинул палату, в которую вернулся только через неделю – исхудавший и бледный, как наши больничные застиранные простыни.

Шутка вышла жестокой: распаленный разведчик отправился к главврачу, вылил на его голову чернильницу, а затем ткнул в живот доктора горшок с кактусом. Безобразие пресекли шкафообразные санитары, уволокшие несостоявшегося орденоносца в ватный карцер.

– Ну, как дела? – осторожно поинтересовался Гога у вернувшегося страдальца.

– И ты меня спрашиваешь, сука? – со зловещей улыбочкой ответил тот. И вдруг вытащил из-за пазухи длинный кухонный нож.

Откуда он взял-то его?

Между тем Подвидов, по-прежнему нехорошо усмехаясь, повертел нож перед нашими носами. И – пожелал всем спокойной ночи.

Дверь в нашу палату уже была закрыта изнутри, и предстояло выбирать: или стучаться, вызывая дежурных санитаров, или рискнуть молодыми жизнями, оставшись в ночной темени с вооруженным, горящим жаждой мести сумасшедшим.

Пришлось колотить в дверь, что вызвало переполох в нашей палате.

– Так вы еще, сволочи, и спать не даете?! – подскочил на кровати Подвидов и, выхватив страшный тесак, ринулся на нас, отчаянно отбивающихся от него подушками.

Узрев оружие в руках безумца, ангел завопил, как сирена при воздушном налете, и взвился на тумбочку, разбудив Бога, вцепившегося зубами в лодыжку Подвидова.

«SOS» из больничной ночи был услышан всей дежурной сменой, и санкции последовали незамедлительно: утро застало нас, обколотых и благостных, привязанными за ноги и за руки к рамам кроватей.

Собрался высокий врачебный консилиум.

Мы с Гогой лежали-помалкивали, Подвидов грязно, хотя и вяло, агонизирующе, материл весь белый свет, а наш вседержитель интеллигентно и сонно отвечал на вопросы врача.

– И когда, собственно, вы почувствовали себя Богом? – вопрошал врач.

– Когда я стал молиться и вдруг понял, что разговариваю сам с собой… – последовал вдумчивый ответ. – И с тех пор душа моя непрерывно скорбит о слепоте человечества, погрязшего в кромешности своего зла, в его несокрушимом капкане…

– Вот и у меня тоже… – внезапно откликнулся Ангел.

– А у вас-то с чего? – неприязненно озаботился врач, покосившись в его сторону.

– Так… ведь это я – Бог!

Видимо, события прошедшей ночи каким-то образом повлияли на личностную самооценку нашего сотоварища.

Бог-старожил недоуменно обернулся в сторону своего бывшего евангелиста. Вопросил с оторопью:

– Как?.. И ты?..

Выносивший за нами утки волонтер, смиренный косарь от армейской повинности, обыкновенно не произносящий ни слова, с каменным лицом целиком погруженного в себя страстотерпца, не удержавшись, прыснул крысиным смешком, разрушив таким образом всю суть своей легенды.