Главы из книг «Заметки из Прованса» и «Зарисовки из страны Ок»
Шрифт:
По окончании корриды, когда все уже увидено и пережито, наступает время анализа и дискуссий. Ни одна мелочь не ускользает от внимания, разбирается каждый шаг. Дольше и горячее всего, как правило, обсуждается последняя терция (la faena de muleta) и ее заключительный этап — la estocada [38] . Подробно, словно кадр за кадром, воспроизводится поведение быков, а также каждый шаг, каждый жест, каждое движение тела матадора. Живое участие в дискуссиях принимает пресса. Важные общественные и политические новости оттесняются на последние страницы. На первых полосах — подробнейший анализ и пространные комментарии. Накал споров выше, чем во время гонки «Тур де Франс» или матча «Олимпик Марсель» — ФК «Барселона».
38
Нанесение быку удара длинной шпагой (исп.).
Тем не менее, несмотря на энтузиазм сотен тысяч… нет, миллионов поклонников корриды, со дня на день растет число ее противников. Защитники прав животных, экологические организации, наконец, простые граждане протестуют против зрелища, самый яркий момент которого — убийство животного. В Мадриде, Брюсселе, Париже организуются эффектные демонстрации: сотни обнаженных, истекающих поддельной кровью юношей и девушек с вонзенными в тело бандерильями перед зданием кортесов, Европарламентом, Эйфелевой башней, перед Музеем современного искусства в Бильбао. Уже не первый год моральную поддержку им оказывает далай-лама XIV. Недавно проект полного запрета корриды в Провансе представили 60 депутатов Национального собрания Франции. Парламент Каталонии, в ответ на требование 180 тысяч граждан, одобрил закон о запрете боя быков в Барселоне и перестройке арены (plaza de toros) в торговый центр. Испанское телевидение прекратило прямые трансляции с корриды. Важный аргумент противников корриды, исповедующих католическую веру, — булла папы Пия V от 1 ноября 1567 года «De salutis gregis dominici» [39] , под угрозой отлучения от Церкви запрещавшая посещать корриду. Хотя авторитет Церкви пошатнулся, хотя ее голос все менее слышен, в Испании к нему еще прислушиваются…
39
«О спасении стада Господня» (лат..).
Сейчас трудно угадать, до каких пор будут сохранять свою силу наркотические чары корриды, долго ли еще смерть будет притягивать нуждающуюся в возбудителях толпу, а жертвенная кровь toro — пропитывать песок арены. Хотя кажется, что, несмотря на сопротивление тех, для кого коррида — обряд, и тех, для кого она всего лишь спектакль, дни ее сочтены.
Заканчивается тысячелетняя история зрелища, чьи корни уходят во тьму истории, в незапамятные времена. С такой традицией нелегко порвать. В Испании, Португалии, Провансе коррида стала частью национального наследия, обросла мифами, ритуалами, обычаями. Все это нельзя отбросить одним махом или заменить иным «культовым» зрелищем, не менее впечатляющим. В европейской культуре миф о Тесее и Минотавре всегда был укоренен глубже, чем миф о святом Георгии и драконе. Дионисийская сила корриды проистекает из ее прочной связи с эротикой и смертью, с символикой жертвы и искупления, то есть касается сферы sacrum.
Первое упоминание о сакральном характере корриды можно найти уже в «Тимее» Платона:
Каждый из десяти царей [Атлантиды] в своей области и в своем государстве имел власть над людьми и над большей частью законов, <…> но их отношения друг к другу в деле правления устроялись сообразно с Посейдоновыми предписаниями, как велел закон, записанный первыми царями на орихалковой стеле <…> внутри храма Посейдона. В этом храме они собирались <…>, чтобы совещаться об общих заботах, разбирать, не допустил ли кто-нибудь из них какого-либо нарушения, и творить суд. Перед тем как приступить к суду, они всякий раз приносили друг другу вот какую присягу: в роще при святилище Посейдона на воле разгуливали быки; и вот десять царей, оставшись одни и вознесши богу молитву, чтобы он сам избрал для себя угодную жертву, приступали к ловле, но без применения железа, вооруженные только палками и арканами, а быка, которого удалось изловить, заводили на стелу и закалывали на ее вершине так, чтобы кровь стекала на письмена. На упомянутой стеле помимо законов было еще и заклятие, призывавшее великие беды на головы тех, кто их нарушит. Принеся жертву по своим уставам и предав сожжению все члены быка, они разводили в чаше вино и бросали в него каждый по сгустку бычьей крови, а все оставшееся клали в огонь и тщательно очищали стелу. После этого, зачерпнув из чаши влагу золотыми фиалами и сотворив над огнем возлияние, они приносили клятву, что будут чинить суд по записанным на стеле законам… [40]
40
Перевод С. Аверинцева.
Кровавое жертвоприношение — от Каина и Исаака до Иисуса Христа — вызывало страх и ужас, но одновременно завораживало магической силой обряда очищения кровью. Наверняка есть связь между корридой и митраистской тавроктонией [41] — обновляющей мир ритуальной жертвой (Митра убил быка после долгой и трудной за ним погони), а также между корридой и тавроболием [42] — крещением в бычьей крови. Можно предположить, что тавромахия родилась именно из практик митраизма, которые принесли на Иберийский полуостров и в Прованс римские легионеры и которые местные жители у них переняли. Культ быка был известен и другим культурам. В индуизме бык Нанди (ездовой бык и верный спутник бога Шивы, из волос которого вытекает Ганг) отождествлялся с ведийским богом-громовержцем Индрой, известным древним майя как бог бури и ветра Хуракан (Уракан).
41
Тавроктония — заклание быка Митрой.
42
Тавроболий — обряд жертвоприношения быков. Главный момент таинства — крещение кровью убитого быка, которой приписывалась сила возрождать окропленных ею.
Коррида — еще одна символическая и очень тонкая, на грани разрыва, нить, связывающая наш до боли рациональный дивный новый мир с миром мифов, обрядов и волшебства. Это реликт уходящей цивилизации, которой для существования необходимы области тени, недоступные свету тайники в глубине души и которая принуждает нас задаваться неудобными вопросами. <…>
Я не поклонник корриды. Она интересна мне как обряд, а не как спектакль. Кроме того, я на стороне toro. Скажу больше: коррида пробуждает во мне страх, я ощущаю в ней не имеющую названия силу, которой не способен противостоять. Как будто из темноты доносится призыв, который мне не хочется понимать, на который не хочется отвечать; он обращен к той части моего «я», о которой я ничего не желаю знать.
На вырванном из тетради в клетку листочке, приколотом четырьмя кнопками к дверям базилики, каллиграфическим почерком было написано, что сегодня, в Великую пятницу, на кладбище Алискамп в полночь состоится пасхальная мистерия. Сообщение предназначалось прихожанам собора Святого Трофима и всем верующим, которые хотели бы принять в ней участие.
Я вошел в храм, ожидая увидеть опустевшую дарохранительницу, поломанные свечи, почетный караул около Гроба Господня, приготовления к обряду освящения огня и воды. Но внутри было тихо и пусто, бледный призрачный свет, просачиваясь через небольшие окна в глубоких проемах в верхней части боковых нефов скользил по голым каменным стенам, по краям пустых алтарей и надгробным плитам с гербовым картушем или фигурой лежащего рыцаря. Собор, погруженный, будто в толщу воды, в графитовый сумрак, был холоден и суров.
Романские соборы Франции сохранили что-то не только от архитектонического совершенства, но и от холода языческих капищ. Чтобы в этом убедиться, достаточно в расположенном неподалеку Ниме осмотреть Мезон Карре — храм, возведенный в конце I века до н. э. в честь членов семьи императора Октавиана Августа.
Внутри провансальских церквей нет ничего от интимной атмосферы храмов Центральной Европы, их стильного беспорядка, золота, помпезного богатства; я уж не говорю о православных церквях с множеством святых в пурпуре и золоте, коврами на плитах пола, почти домашним теплом. В монументальном интерьере романской или готической церкви легче встретить прячущихся среди листьев аканта страшных чудищ из мифического бестиария, чем дружелюбных эльфов — ангелов, которые, утомленные полетом, присаживаются на угол алтаря.
К тому времени, когда я вышел из собора, дождь прекратился, но на горизонте клубились темные тучи, грозя обрушиться на землю ливнем. Я не собирался участвовать в Mysterium paschale и, опять-таки сам не знаю как, около полуночи оказался на пустом бульваре Лис. По мостовой катились сорвавшиеся с привязи воздушные шары, ветер трепал края больших афиш с программой воскресной корриды. В этот час никаких других предвестников приближающейся фиесты на безлюдных улицах не было. Стук моих шагов возвращался, отразившись от темных фасадов, и это был единственный звук в бездонной глубине ночи. Бульвар Лис упирался в перекресток Круазьер; тут дорога сворачивала направо, на короткую, обсаженную старыми платанами авеню Алискамп, круто спускающуюся к мостику на канале Крапонны. Отсюда узкая дорожка по берегу живописного канала XV века, соединяющего Арль и равнину Кро, вела прямиком к воротам некрополя. Алискамп — самый большой и самый знаменитый некрополь античности. К сожалению, из-за громадных разрушений, произведенных во имя прогресса в середине XIX века, уцелела лишь его небольшая часть.
Красоту этого места оценил Поль Гоген: во время своего короткого, драматически закончившегося пребывания в Арле он написал здесь прекрасный пейзаж. Сейчас, в ночной темноте, разглядеть можно было немного: смутно маячившие светлые пятна на стволах вековых платанов да отражения далеких огней на воде. И еще с тропинки виден был где-то над деревьями тусклый свет «Фонаря мертвых», восьмиугольной башни церкви Святого Гонората.
Ворота некрополя были открыты, но возле них никого не было. Двигаясь чуть ли не ощупью, я прошел мимо едва заметных остатков романской церкви Сен-Сезер-ле-Вьё, построенной на месте заложенного в начале VI века епископом Арля святым Цезарием женского монастыря — одного из старейших в этой части Европы. Сразу за ней начинается длинная, густо обсаженная деревьями L’Alle'e des Tombeaux [43] , с обеих сторон которой тянутся ряды каменных саркофагов; в основном они датируются III и IV веками, однако чудесная эта аллея появилась не в палеохристианские времена: ее создали в XVIII веке монахи из ордена Братьев меньших, которые расставили там — по большей части уже ограбленные и разрушенные — саркофаги. В XIX веке аллея служила жителям Арля местом романтических прогулок и свиданий. Конечно, ее не мог не обнаружить, бродя по городу, Винсент Ван Гог.
43
Аллея саркофагов (франц.).