Глаз Эрлика

Оффут Эндрю

Киммериец усмехнулся. Значит, подумал он, после всех выпавших на его долю бед он наверняка и впрямь опередил убегавшую Испарану.

Он напился, поглядел на прокаленную солнцем пустыню и подумал о Хизарре Зуле и его брате. Ну до чего приятно быть соучастником последнего! Отомстить за себя и за Тозию и в то же время героически изгнать умертвил из демонического ущелья, который так замедлял путешествия! Но... как? Конан мысленно перебрал подробно расписанные Тозией способы пресечь жизнь Хизарра и вновь обрести свою душу. Все они ему не нравились. Ни один не казался возможным. Как же тогда?! Хизарр

ведь был опасным магом. Ему требовалось всего лишь разбить зеркало. И ему нужно всего раз дунуть в ту свою проклятую трубочку, чтобы погубить Конана.

Конан уселся под пальмой, прислонившись к ее стройному крепкому стволу. Он ждал и думал.

* * *

В тот полдень к оазису подъехал какой-то старик с дочерью, сыном и тремя верблюдами. Сын не сводил с киммерийца темных подозрительных глаз. Он готов был драться, хотя и выглядел слишком молодо, чтобы знать, что он не смеет выступать против такого воина, как Конан. Дочь же смотрела на северянина со страхом и чем-то еще, что не позволяло ей встречаться с ним взглядом, но, когда взгляд Конана бывал направлен в какую-то иную сторону, она не сводила с него глаз. Отец поговорил с киммерийцем, который потом еще долго следил за тем, как путники обращались с верблюдами.

Да, Драконьи горы оказались чуть меньше чем в двух днях пути к северу отсюда. Нет, они никого не видели. Да, они ехали в Замбулу; не хочет ли Конан присоединиться к ним?

Нет, но Конан принял предложенную пищу. Он оценил этот бесценный подарок, так как сделали его люди, которым предстоял дальний путь. И пока старик присматривал за верблюдами, Конан чуть не силой отдал настороженному пареньку кинжал в ножнах, забранный им у вора из Самарры.

– Я не оскорблю тебя, предлагая что-либо за еду, которой ты поделился по дружбе, - сказал Конан старику.
– Но по дружбе же я дал твоему сыну небольшой подарок из хорошего металла.

– Кинжал хорош, - оценил старик, - и да ускорит Митра шаги того, кого ты ждешь, друг. О, берегись. Несколько караванов всегда отправляются одновременно, и прошлой ночью луна показала мне, что караван из Хоарезма должен был быть здесь еще вчера. Мы его не видели. Наверно, он прибудет сегодня ночью или завтра утром.

Когда Конан продолжал молча глазеть на него, старик пояснил:

– Хоарезм - самый южный город Турана на море Вилайет. В Хоарезме торгуют рабами и везут их на северо-восток в такие места, как Хауран и Замора.

– А мне-то что до этого?

– Иногда работорговцев не слишком волнует, где они приобретают свой товар и как, мой юный друг из Киммерии. Разве ты сможешь защититься от них?

Конан коснулся эфеса меча.

– Тем не менее, - повторил старик, - поберегись.

Путники сели на верблюдов и поехали на юг. Оба путника помоложе оглянулись. Конан не махнул им на прощание.

Он сел и некоторое время думал о том, какими же добрыми и хорошими могут быть люди и как мало людей ведут себя достойным образом. А затем расслабился и с терпением охотящейся пантеры - или варвара - стал смотреть на север. Конан поджидал Испарану и вынашивал замыслы расправы с Хизарром Зулом.

* * *

Пока заходящее солнце купалось в темном золоте своего заката, Конан наблюдал, как к оазису медленно приближались одинокий всадник и два животных. Солнце стало оранжевым, а потом красным. Оно разбрызгивало по темнеющему небу желтое золото. И тут Конан увидел, что всадник покачивается, кренится, чуть не спит в снабженной высокой задней лукой седле бредущего верблюда. За ними следовал еще один верблюд. Этот стройный и узкоплечий всадник носил поверх белых одежд плащ мышастого цвета.

Улыбаясь, Конан пополз на животе по высокой траве, бормоча проклятие, только когда его рука попадала в верблюжий навоз. Он добрался до своей цели - скопления больших серых валунов с красноватыми прожилками как раз на самом краю оазиса. Из-под них-то и бил ключ, породивший оазис. Перезвон верблюжьих колокольчиков становился все громче.

Оттуда он некоторое время, как раз в сумерках, наблюдал, как Испарана добралась до оазиса... и свалилась со своего дромадера *.

* [Дромадер - одногорбый верблюд.
– Прим, переводчика.]

"Слишком уж много она требовала от себя", - подумал Конан. Хорошо! Значит, она уверена, что ее преследователь остался далеко позади. Ее верблюд потащился дальше, заботливо избегая наступить на нее большими подушечками своих ног. Он выпил глоточек-другой воды, казалось, поразмыслил и принялся щипать траву. Второй верблюд последовал его примеру. Конан ждал.

Долгое время Испарана лежала не двигаясь - узел белого и выгоревшего серого белья.

Затем она приподнялась на локтях и поползла к водоему. У нее не было сил даже подняться на ноги. Сдвинув на затылок свой капюшон для защиты от песка так, что блестящие черные волосы упали ей на лицо, она опустила голову в воду.

Конан следил. Он заметил, что на боку у воровки длинный меч.

Наконец она устало поднялась на ноги и сбросила плащ так, словно каждое движение требовало огромных усилий. Двигаясь вяло, она проковыляла к верблюдам. Конан следил. Намокшие пряди волос, черных, как самая темная ночь, пристали к щекам и лбу воровки, придавая ей довольно привлекательный вид.

Закутанная в свободный белый бурнус и все же отчетливо женственная, она едва волочила ноги, бредя к южному краю оазиса. Конан увидел, как она зевнула. Один раз она споткнулась и упала ничком. Конан услышал, как она выругалась, помянув Эрлика и Йога. У края растительности она остановилась и уставилась на юг. Для Конана было очевидно, что она пытается пронизать взглядом сгущающуюся тьму. Восходящая луна осветила ее лицо нежно-белым светом, и Конан увидел, что у нее нежно-точеное, миловидное личико.

Никогда Конан не видел никого столь уставшим, столь нуждавшимся в сне. Он подождет. Удача ведь наверняка снова повернулась к нему лицом.

Верблюды, опустившись на колени, срыгивали и жевали. Время от времени один из этих уродливых зверей вытягивал шею, чтобы сорвать несколько травинок и подсластить свою жвачку.

Испарана не смогла разглядеть ничего, кроме темноты, и ночь не донесла никаких звуков ни до ее ушей, ни до более чутких ушей киммерийца. Похожая в своих развевающихся белых одеждах на привидение, она вернулась к водоему. Конан вглядывался во тьму, еле-еле различая женщину в лунном свете. А затем он увидел, что она делает, и у него комок подкатил к горлу.