Глаз Эвы
Шрифт:
– Нашли что‑нибудь интересное? – поинтересовалась она.
– А‑а‑а, это? Это я жене кое‑что купил. Через четырнадцать дней пришлют по почте.
Эве стало интересно:
– А что купили‑то?
– Машинку, которая убирает катышки с ткани. Подходит и для свитеров, и для диванных подушек, и для мебели. В моей стране катышков нет. У вас странная одежда.
– А мне они нравятся, – улыбнулась Эва. – Я когда их вижу, тут же вспоминаю старых плюшевых медведей. У меня был такой, когда я была маленькая, – он был весь в катышках.
– Да‑да, понимаю, – снова просиял он. – Приятные воспоминания. Но в моей стране и плюшевых медведей нет.
Пиво было теплое. Она поставила одну бутылку
Ростом Эва была 183 сантиметра, и большая часть приходилась на ноги. Лицо ее было узким и бледным, глаза – желтыми, во всяком случае недостаточно темными, чтобы считаться карими. Плечи – узкие. У нее была необычайно длинная шея и длинные руки с тонкими запястьями. Ступни были большие. Она носила 41‑й размер обуви, что ее очень расстраивало. Она была тонкая, немного угловатая, не особенно женственная, но глаза были красивые, во всяком случае, Юстейн всегда так говорил. Большие, чуть‑чуть косящие и широко расставленные. Немного хорошей косметики могло бы сотворить с ее лицом настоящее чудо, но она никогда в этом не разбиралась. Она носила распущенные волосы, они были длинные и темные, с небольшим каштановым отливом. Эва подошла поближе к зеркалу. Волосиков над верхней губой стало больше. Наверное, организм теперь вырабатывает меньше эстрогена, подумала она и распахнула халат пошире, чтобы увидеть маленькую грудь, длинный и узкий живот и бедра, такие же белые, как и лицо. Она немного повертелась перед зеркалом и помотала головой, так, что волосы упали ей на спину красивой волной. Если уж Майя стала миллионершей со всем своим салом, то я со своей фигурой точно смогу, промелькнула шальная мысль. Она опять вспомнила пачку купюр, подумала о том, как они были заработаны, и покачала головой. Запахнула халат и достала из раковины бутылку. Думать не хотелось, хотелось просто сделать это – и все. И вовсе не обязательно кому‑то об этом знать. Совсем недолго, может, до Рождества, только чтобы выбраться. Она отпила пива и почувствовала, что успокаивается. По правде говоря, я не изменилась, подумала она, я только открыла для себя жизнь с новой стороны. Она пила пиво, курила, а мысли ее блуждали вокруг маленькой собственной галереи у реки, лучше всего – в северной части города. Галерея Магнус. Звучит неплохо. Внезапно она подумала, не стоит ли ей добавить немного цвета в свои картины. Темно‑красный, например. Сначала совсем тоненькая черточка, но постепенно она будет становиться все более заметной. Эва ощутила прилив вдохновения. Потом открыла еще одну бутылку пива и подумала, что именно этого ей как раз и не хватало в жизни. Ей не хватало Майи! Но сейчас она вернулась. Все будет хорошо, подумала Эва удовлетворенно, это поворотный момент в ее судьбе. Когда все бутылки опустели, она заснула.
***
Такси прогудело под окнами в шесть.
Эва упаковала картину в старый плед, и шофер бережно положил ее в багажник.
– Езжайте осторожно, – предупредила она. – Это стоит десять тысяч крон.
Она назвала адрес на Торденшоллсгате и внезапно заметила, что он смотрит на нее в зеркало. А вдруг он знает Майю? Может, каждый второй мужчина в городе побывал в ее постели? Эва стряхнула с юбки соринку и почувствовала, что опять начинает нервничать; хмель прошел, и чувство реальности
***
Майя всплеснула руками и втащила ее в квартиру. Вчерашние излишества не оставили ни малейшего следа на ее круглом лице.
– Заходи же, Эва! Привезла картину?
– Ты упадешь в обморок.
– Такого со мной не бывает.
Они распаковали картину и прислонили ее к стене.
– Господи!
Майя потеряла дар речи; она внимательно смотрела на картину.
– Да уж, должна тебе сказать… Действительно что‑то особенное. Она как‑то называется?
– Нет, ты что, с ума сошла?
– А что?
– Если я ее как‑то назову, значит, я за тебя решу, что ты должна увидеть, а я не хочу. Ты можешь посмотреть на нее сама и сказать мне, что ты видишь. А я тебе потом отвечу.
Майя надолго задумалась и, наконец, сказала:
– Это удар молнии. Вот что это такое.
– Да, неплохо. Понимаю, что ты имеешь в виду, но я вижу в ней и кое‑что другое. Землю, которая потрескалась после землетрясения. Или реку, которая бежит через город ночью, при свете луны. Или же раскаленную лаву, которая стекает вниз по обугленной равнине. А завтра, может быть, ты увидишь еще что‑нибудь. То есть, я хочу сказать, мне бы этого хотелось. В том, что касается искусства, тебе надо освободиться от многих стереотипов, Майя.
– Я настаиваю на ударе молнии. Мне не нравится, когда вещи меняются и превращаются во что‑то другое. А вот тебе предстоит кое от чего избавиться, подруга. Я привела в порядок свободную комнату, пойди и посмотри. Ты что‑нибудь ела?
– Только пила.
– Ты хуже младенца, тебя надо кормить. Если я сделаю бутерброд, сможешь прожевать сама?
Она потащила Эву за собой вглубь квартиры. Комната была выдержана в красных тонах: много плюша и бархата и тяжелые, темные шторы.
Кровать, застланная покрывалом с золотой бахромой, казалась бесконечной. На полулежал толстый красно‑черный ковер, ноги проваливались в него – такой он был мягкий.
– Это теперь твои цвета, – сказала Майя решительно. – И у меня для тебя есть красный халат, который легко расстегивается. Из тонкого бархата. Вот здесь, – она прошла в глубину комнаты и отодвинула занавеску, – маленькая ванная с раковиной и душем.
Эва заглянула за занавеску.
– Ты можешь здесь работать, пока я в своем Кризисном центре. Я сделала тебе ключ. Пошли, тебе надо поесть.
– Ты что, все это устроила сегодня?
– Да. А ты чем занималась?
– Спала.
– Значит, можешь поработать до позднего вечера.
– Да нет же, господи, я еще не знаю… Если я вообще наберусь смелости… В общем, я решила, что на первый раз хватит одного. Слушай, – спросила она нервно, – а много попадается неприятных типов?
– Да нет же.
– Но бывает, что кто‑то говорит что‑то неприятное или делает какую‑нибудь гадость?
– Нет.
– А ты не боишься? Одна, с незнакомыми мужиками, вечер за вечером?
– Это они боятся, потому что у них совесть нечиста. Они вынуждены врать, чтобы уйти из дома, и урывают деньги из семейного бюджета, чтобы заплатить мне. Ходить к шлюхам сегодня – это что‑то совершенно немыслимое. А в прежние времена тебя не считали настоящим мужчиной, если ты не захаживал в публичный дом. Да нет же, я ничего не боюсь. Я профессионал.
Эва вонзила зубы в бутерброд и принялась медленно жевать. Тунец с лимоном и майонезом.
– А часто они просят тебя сделать что‑то особенное?