Глаз Охотника
Шрифт:
Я думаю, что Эльвид не зря долгое время не населяла мир другими существами — ведь у нас было достаточно времени, чтобы достичь гармонии и найти свое призвание. Наш долг — помогать другим существам: утруни, дриммам, ваэрлингам, людям; наставлять их на путь истинный и делиться своими познаниями. Это и твой долг, дочь моя, — в Митгаре ты должна стать доброй наставницей и помощницей.
Даор закончил, и долго никто не смел нарушить наступившее молчание. Эльф не сказал ничего нового — все эти идеи были выстраданы его народом на протяжении долгих веков. Однако
Наконец Даор, а за ним и Рина с Риатой встали и пошли дальше вдоль ручья, сопровождаемые пением Серебряных Жаворонков в кронах Старых Деревьев.
Вечером того же дня Риата сидела под косогором, поднимавшимся к ее дому, и мечтательно смотрела на небо, которое из лазурного постепенно превращалось в светло-лиловое. Облака, медленно проплывавшие у нее над головой, отливали перламутром и становились то персиковыми, то бледно-розовыми. Захваченная красотой окружающего мира, эльфийка не заметила приближения матери, которая, неслышно ступая по мягкой траве, подошла к ней с подарком и советом.
Рина окликнула дочь и протянула ей нечто длинное и узкое, завернутое в шелк:
— Ты — одна из лаэнских стражей, и это может пригодиться тебе в Митгаре, ведь иногда на землях королевства бывает небезопасно.
Риата развернула подарок, который оказался превосходным мечом: рукоятка его была украшена нефритом и черненым серебром, на которое была нанесена перекрестная гравировка для того, чтобы меч не выскальзывал из рук. Оружие было вложено в ножны зеленого цвета, которые можно было закрепить на поясе или за спиной. Когда Риата достала меч из ножен, она восхищенно ахнула, ибо меч был выкован из сильверона, и казалось, что из самого сердца оружия струится мягкий звездный свет.
— Мама, я… — Риата просто потеряла дар речи от такого царского подарка. Не в состоянии ничего сказать, со слезами на глазах она подошла к матери и принялась целовать ей руки.
Рина тоже едва сдерживалась, чтобы не заплакать, однако пересилила себя и мягко проговорила:
— Дитя мое, это всего лишь оружие. Он принадлежал мне, когда я была лаэнским стражем, но теперь он твой. Здесь, в Адонаре, он не нужен, зато в Митгаре может сослужить тебе хорошую службу.
Риата никак не могла налюбоваться на свое новое оружие.
— Мамочка, он прекрасно сбалансирован. А у него есть своя история?
— Его выковал в Митгаре Двинфор из Дуэллина, города Аталов. Среди кузнецов-оружейников ему нет равных. Повседневное название этого меча — Проклятье Валгов, но есть у него и еще одно имя, которое следует произносить только в случае крайней нужды. Имя это — Дюнамис, и мне, к счастью, никогда не приходилось произносить его вслух. Если ты попадешь в безвыходное положение, возьмись за рукоятку меча и назови его по имени. Меч воссияет голубым светом и даст тебе силу твоих врагов, ослабив или даже убив их. Однако будь осторожна: он может также забрать жизни твоих смертных друзей, если они окажутся поблизости.
Риата
— Мама, я не могу принять его — это слишком ценный подарок, и…
— Не будем спорить, дитя мое, — он твой, ведь я уже объяснила тебе, что в Адонаре этот меч бесполезен. К тому же я уверена, что ты достойна этого оружия. Но оставим это: я пришла поговорить с тобой по другому поводу, куда более важному.
Риата послушно положила меч на колени и выжидательно посмотрела на мать.
— Риата, твой отец многое рассказал тебе сегодня — многое, но не все. Да все и невозможно передать словами; гораздо больше познается с опытом.
Риата заметила, что глаза матери стали грустными при этих словах, но юная эльфийка ни о чем не спросила, не желая перебивать рассказчицу.
Рина помедлила и продолжала:
— Сегодня отец говорил о том, что любить смертных — тяжелый крест. Не знаю, отвлеченно ли говорил Даор, или ему действительно выпало на долю испытать это чувство, но мне оно знакомо не понаслышке: в бытность мою лаэнским стражем я полюбила смертного мужчину.
Воспоминания нахлынули на Рину, и она не смогла сдержать слез. У Риаты при виде неподдельного горя матери сжалось сердце. Но вскоре Рина овладела собой и, опустив глаза, усилием воли заставила себя продолжать:
— Он был силен и благороден, — тихо произнесла эльфийка и снова взглянула на дочь. — Когда он играл на арфе, все замирало вокруг… И невозможно описать словами, как мы любили друг друга.
Но тут слезы градом хлынули из глаз Рины, и она зарыдала, уже не сдерживаясь.
Риата не могла спокойно смотреть на страдание матери; она отложила меч в сторону и подвинулась к Рине поближе, взяла ее за руки и стала нежно поглаживать их.
Так они сидели долго, прижавшись друг к другу. Наконец Рина прерывисто вздохнула и заговорила опять:
— Но даже наша всесильная любовь не смогла победить время с его разрушительной силой… Дочь моя, заклинаю тебя: никогда не люби смертного мужчину, ибо ты даже представить себе не можешь, как горько смотреть на его старение. Силы постепенно будут покидать его, молодость уйдет, уступив место дряхлости и болезням, а ты будешь безмолвным свидетелем всех этих изменений — и ничего не сможешь сделать. Сама же ты останешься вечно молодой и в глазах своего возлюбленного будешь читать не только любовь, но и зависть, и даже ненависть, ведь ты не сможешь последовать за ним по дороге старения.
Мне казалось, что прошло совсем немного времени, а мой возлюбленный превратился в дряхлого старца. Вместе с ним умерло и мое сердце. Для меня наступила вечная зима, и жизнь потеряла смысл. Я не хотела иметь детей ни от кого, кроме Эвина, но это было невозможно, ведь на земле Митгара эльфы не родятся. Даже если бы мы перебрались в Адонар, моей мечте скорее всего не суждено было сбыться — ведь я эльфийка, а он был смертным мужчиной. И мне оставалось только безутешно горевать и скорбеть по несбывшемуся.