Глаз разума
Шрифт:
«Проблема осталась, она не исчезла, – пишет Говард, – но я сделался умнее и научился с ней справляться».
Слепота на лица
Наше лицо обращено к миру с момента нашего появления на свет до момента смерти. На нашем лице отпечатываются наш возраст и наш пол. Лицо выражает наши эмоции – явные и инстинктивные, о которых писал Дарвин, и скрытые и подавленные, о которых писал Фрейд, – и даже наши мысли и намерения. Мы можем восхищаться руками, ногами, грудью, ягодицами, но только лицо мы называем «прекрасным» не только в смысле эстетическом, но также нравственном и интеллектуальном. Лицо – самый достоверный паспорт нашей личности. У каждого из нас лицо несет на себе отпечаток опыта и характера – не зря говорят, что к сорока годам человек имеет то лицо, которого он заслуживает.
В возрасте
У меня, сколько я себя помню, всегда были трудности с распознаванием лиц. Я не слишком сильно задумывался об этом, когда был ребенком, но став подростком и попав в новую школу, я впервые столкнулся с тем, что эта неспособность часто приводит к недоразумениям. Моя неспособность узнавать одноклассников по внешнему виду обычно трактовалась ими как нежелание, что вызывало недоумение и обиду. До них не доходило (да и с какой стати?), что я страдаю нарушением восприятия. Близких людей я обычно узнавал без проблем, особенно ближайших друзей – Эрика Корна и Джонатана Миллера. Но я узнавал их только благодаря тому, что легко запомнил их бросающиеся в глаза отличительные черты: у Эрика – густые брови и массивные очки с толстыми линзами, а Джонатан – длинный и неуклюжий, с копной рыжих волос. Джонатан в отличие от меня очень четко подмечал осанку, походку, жесты, выражения лиц – и уже никогда их не забывал. Через десять лет после окончания школы, когда мы рассматривали школьные фотографии, он без труда узнавал сотни людей, в то время как я не узнавал никого.
Впрочем, проблемы у меня были не только с лицами. Если я отправлялся на прогулку или катался на велосипеде, то мне приходилось держаться хорошо знакомого маршрута, и если я от него хоть немного отклонялся, то рисковал безнадежно заблудиться. Моя душа жаждала приключений, мне хотелось видеть новые, неизведанные места, но я мог на это решиться, только гуляя или катаясь с другом.
Теперь, в возрасте семидесяти шести лет, несмотря на непрекращающиеся попытки как-то компенсировать этот недостаток, я по-прежнему испытываю трудности с идентификацией лиц или местности. Обычно я совершенно теряюсь, если вижу людей вне привычного контекста, даже если я встречал какого-то человека всего пять минут назад. Такое случилось однажды утром после моего визита к психиатру (я ходил к нему на прием дважды в неделю в течение нескольких лет как раз в связи с этой проблемой). Через несколько минут после того, как я покинул его кабинет, со мной в вестибюле здания поздоровался неброско одетый мужчина. Я не понял, откуда этот незнакомец меня знает, и мое недоумение продолжалось до тех пор, пока швейцар не назвал его по имени, – естественно, этот человек оказался моим психоаналитиком. (Моя неспособность к распознаванию лиц стала темой нашего с ним следующего сеанса – думаю, что он не согласился со мной в том, что это неврологическая, а не психиатрическая проблема.)
Несколько месяцев спустя ко мне в гости приехал мой племянник Джонатан Сакс. Мы вышли на прогулку, – я в то время жил на Маунт-Вернон в Нью-Йорке, – но тут начался дождь. «Лучше нам вернуться», – сказал Джонатан, но я оказался не в состоянии найти ни свой дом, ни свою улицу. После двухчасовых блужданий, промокнув до нитки, мы вдруг услышали, как кто-то громко окликает меня по имени. Это оказался мой домохозяин – он сказал, что видел, как мы два или три раза прошли мимо дома, видимо, не узнавая его.
В те годы я ходил на работу в больницу на Аллертон-авеню в Бронксе из Маунт-Вернона по Бостон-Пост-роуд. Несмотря на то что я проделывал этот путь дважды в день в течение восьми лет, дорога так и осталась мне незнакомой. Я не узнавал зданий по обе стороны улицы, я часто сворачивал не в те переулки и сознавал это, только увидев один из двух безошибочных ориентиров: с одной стороны это была Аллертон-авеню с большим дорожным указателем, а с другой – Бронк-Ривер-Паркуэй, нависавший над Бостон-Порт-роуд.
Со своей помощницей Кейт я проработал шесть лет до того, как мы с ней однажды назначили встречу с нашим издателем. Я приехал и, войдя в приемную, назвал секретарю свое имя. Я не заметил, что Кейт уже пришла и сидит на стуле здесь же. Я видел, что дожидается приема еще какая-то молодая женщина, но не узнал ее. Улыбаясь, она через пять минут сказала:
– Привет, Оливер. Мне было просто интересно, сколько тебе потребуется времени, чтобы меня узнать.
Праздничные вечера, даже мои собственные дни рождения, – для меня настоящее испытание. (Дошло до того, что Кейт просила моих гостей надевать на одежду карточки с именами.) Меня неоднократно обвиняли в «рассеянности», и, без сомнения, это так и есть. Но я считаю, что по большей части то, что называют моей «застенчивостью», «затворничеством», «неспособностью к общению», «эксцентричностью» и даже «синдромом Аспергера», является на самом деле следствием моих трудностей с распознаванием лиц.
Проблемы с узнаванием лиц распространяются не только на моих близких и любимых людей, но даже и на меня самого. Так, однажды я уже собрался было извиниться перед высоким седобородым человеком, с которым едва не столкнулся, и только в последний момент сообразил, что это мое отражение в большом зеркале. Противоположный случай произошел однажды в ресторане. Я сидел за столиком на веранде и, глядя в оконное стекло, как в зеркало, принялся расчесывать бороду. И был немало поражен, увидев, что мое отражение, вместо того чтобы причесывать бороду, удивленно на меня смотрит. Оказалось, это был седобородый человек, сидевший в зале. Наверное, он не мог понять, почему я прихорашиваюсь, глядя ему в глаза.
Кейт обычно заранее предупреждает людей о моей маленькой проблеме. Она говорит посетителям: «Не спрашивайте его, помнит ли он вас, потому что он ответит, что нет. Представьтесь по имени и скажите, кто вы». (Мне же она говорит: «Не говорите просто “нет”. Скажите: “Прошу прощения, но я с большим трудом узнаю людей. Я могу не узнать даже собственную мать”» 30 .)
В 1988 году я познакомился с Франко Маньяни, «художником, рисующим по памяти», и в течение следующих двух лет я целые недели проводил в его обществе, расспрашивая художника о его картинах, о его жизни, и даже ездил с ним в Италию, в деревню, где он родился и вырос. Когда я наконец написал о нем статью для «Нью-йоркера», Роберт Готлиб, главный редактор журнала, прочел статью и сказал: «Хорошая статья, просто очаровательная, но как он выглядит? Вы не могли бы добавить описание его внешности?» Я довольно неуклюже, но, как мне показалось, убедительно отпарировал: «Кому интересно, как он выглядит? Самое главное – это его творчество».
30
Это преувеличение. У меня никогда не было проблем с узнаванием родителей или братьев, но это не относится ко всей моей многочисленной родне. Я совершенно теряюсь, когда вижу их фотографии. У меня десятки теток и дядьев, и когда я издал свои воспоминания «Мой дядя Тангстен», я поместил на обложку фотографию другого дяди, которого я по ошибке принял за дядю Тангстена. Это расстроило и возмутило его семью. Мне сказали: «Как ты мог их перепутать? Они же совершенно не похожи друг на друга». Я исправил ошибку только в следующем издании в мягкой обложке.
– Но это будет интересно нашим читателям, – сказал Боб. – Они захотят его себе представить.
– Надо будет спросить Кейт, – ответил я, и Боб как-то странно на меня посмотрел.
Раньше я думал, что просто плохо запоминаю лица, тогда как, например, мой друг Джонатан запоминал их превосходно. Я полагал, что мы с ним находимся на разных концах диапазона нормы. И только приехав в Австралию к своему старшему брату Маркусу, которого я не видел добрых тридцать пять лет, я узнал, что он страдает точно такой же неспособностью узнавать лица, и понял тогда, что наша с ним особенность далеко выходит за пределы нормы. Вероятно, у нас с ним прозопагнозия в легкой форме и скорее всего генетически обусловленная 31 .
31
Два других моих брата обладают в этом отношении нормальными способностями. Мой отец легко сходился с людьми и, работая врачом-терапевтом, тесно общался с сотнями добрых знакомых и тысячами больных. Напротив, моя мать была патологически застенчивым человеком. У нее был очень узкий круг общения – семья и коллеги. Мать очень плохо чувствовала себя посреди многолюдных собраний. Оглядываясь назад, я думаю, что ее «застенчивость» скорее всего была обусловлена все той же легкой прозопагнозией.