Глаз тигра. Не буди дьявола
Шрифт:
– Сволочи бездушные, – зло проворчал Чабби, когда полдюжины фигур шумной недисциплинированной гурьбой перебрались к нам на палубу. Все в форме: темно-синие клеши, матроски с белыми гюйсами, тельняшки и белые береты, увенчанные красными помпонами, но крой одежды был китайский, и еще наши гости размахивали длинными автоматами Калашникова с выгнутыми вперед магазинами и деревянными прикладами.
Сражаясь между собою за шанс угодить под приклад товарища, они отвели нас в каюту и силком усадили на скамью напротив передней переборки. Мы сидели бок о бок, а двое охранников нависали над нами с автоматами в нескольких
– Теперь ясно, за что вы дали мне пять сотен, босс, – попытался пошутить Анджело, но охранник прикрикнул на него, а потом ударил прикладом в лицо. Анджело вытер губы, размазав кровь по подбородку, и больше никто из нас не шутил.
Другие вооруженные матросы принялись потрошить «Танцующую». Если это был обыск, они явно перестарались: перевернули все вверх дном, разбили и без того незапертые шкафы и содрали отделку со стен.
Один обнаружил бар; и хотя в нем оставалась лишь пара бутылок, остальные издали одобрительный рев, после чего стали препираться, будто чайки над шматками ливера, и наконец разграбили кухонные припасы с подобающей случаю несдержанностью и буйным весельем. Даже когда их командир не без помощи четверых членов команды совершил рискованный переход через шестидюймовый просвет между «Танцующей» и патрульным катером, громкость смеха, возгласов, треска ломающегося дерева и звона разбитого стекла нисколько не поуменьшилась.
Тяжело посапывая, командир прошагал по кокпиту и пригнулся, чтобы войти в каюту, где остановился, чтобы перевести дух.
Такую громадину встретишь нечасто. Он был за два метра ростом и невероятно тучный: гигантское раздутое туловище и живот размером с заградительный аэростат, выпирающий из-под белого форменного пиджака, такого тесного, что я опасался, как бы медные пуговицы не разлетелись по каюте шрапнелью, и с насквозь промокшими от пота подмышками. На груди командир носил блестящую рассыпуху орденов и медалей, среди которых я узнал американский Военно-морской крест и «Звезду 1914-15», которую давали британцам за участие в Первой мировой.
Голова его формой и цветом напоминала натертый до блеска чугунный котелок, в каких традиционно варят миссионерские супы, и увенчивалась морской фуражкой с толстым золотым рантом, заломленной под самым залихватским углом. По лицу его блестящими водопадами струился пот. Выпучив на меня глаза, командир шумно сражался с одышкой, вытирал физиономию, и тело его вдруг стало надуваться, распухать, увеличиваться в размерах, как у гигантской роющей лягушки, и я встревожился, ожидая, что сейчас он лопнет.
Губы – фиолетово-черные и толстые, как тракторные протекторы, – вдруг разомкнулись, и розовая пещера глотки исторгла невероятный рев:
– Молчать!!!
В тот же миг команда мародеров умолкла и застыла на месте, один из них – с прикладом, занесенным для атаки на филенку за баром.
Громадный офицер неровно ступил вперед и, казалось, заполнил своей тушей всю каюту. Медленно опустился на мягкое кожаное сиденье. Потом утер свежепроступивший пот, снова уставился на меня, и лицо его медленно озарилось самой дружелюбной улыбкой из всех, что я видел, улыбкой любвеобильного пупса-великана – зубы у него были огромные и безупречно белые, а глаза почти скрылись в буграх черной кожи.
– Мистер
– Ваши слова приличествуют случаю, адмирал. – Никак не младше, с такой-то формой.
– Адмирал… – с наслаждением повторил он. – Мне нравится! – И расхохотался. Взрыв смеха, зародившись в трясущемся животе, разрешился тяжелой одышкой. – Увы, мистер Флетчер, вы судите по одежке, а она бывает обманчива. – Он слегка прихорошился, коснувшись медалей и поправив козырек фуражки. – Я всего лишь скромный капитан-лейтенант.
– Сочувствую, капитан.
– Нет-нет, мистер Флетчер, не растрачивайте на меня свое сочувствие. В моих руках сосредоточена вся власть, какой я только могу желать. – Он взял паузу для комплекса дыхательных упражнений, после чего стер с лица новые капли пота. – Поверьте, в моей власти обречь человека на смерть или даровать ему жизнь.
– Я вам верю, сэр, – убедительно сказал я. – Прошу, не подумайте, что эти слова требуется доказывать на практике.
Он вновь зашелся хохотом, едва не подавился, выкашлял и сплюнул на пол что-то большое и желтое, а потом сказал:
– Вы мне нравитесь, мистер Флетчер, очень нравитесь. По-моему, чувство юмора – важнейшая черта человеческого характера. Думаю, мы с вами могли бы тесно сдружиться. – В этом я сомневался, но счел за лучшее ответить обнадеживающей улыбкой. – И чтобы продемонстрировать, насколько я вас ценю, дозволяю вам обращаться ко мне фамильярно. Отныне зовите меня Сулейман Дада.
– Признателен, Сулейман Дада, весьма признателен. А вы можете называть меня Гарри.
– Гарри, – сказал он, – давайте выпьем по глотку виски.
В этот момент в каюте появился еще один человек – тощая мальчишеская фигура, но облаченная не в привычную форму колониальной полиции, а в легкий шелковый костюм, такую же рубашку лимонного цвета, галстук в тон и туфли из кожи аллигатора.
Блондинистый чуб старательно зачесан на лоб, а пушистые усы подстрижены не хуже, чем всегда, но передвигался человек осторожно – по всей видимости, оберегая некую травму. Я усмехнулся и по-доброму спросил:
– Как дела у мошонки, Дейли?
Но он не ответил и уселся напротив капитан-лейтенанта Сулеймана Дады.
Тот, протянув черную лапищу, избавил одного из своих людей от бутылки скотча из моих былых запасов, а другому жестом велел принести стаканы из разгромленного бара.
Когда в руках у нас оказалось по полтамблера шотландского виски, Дада предложил тост:
– За долгую дружбу и всеобщее процветание!
Все выпили: мы с Дейли осторожно, а Дада залпом и с заметным удовольствием. Пока голова его была запрокинута, а глаза закрыты, матрос попробовал забрать бутылку со стола.
Не опуская тамблера, Дада наградил подручного оплеухой столь могучей, что тот, пролетев через всю каюту, врезался в разграбленный бар. Соскользнул по переборке и уселся на полу, где только и делал, что ошалело мотал головой. Несмотря на неспортивную фигуру, Сулейман Дада был ужасающе силен, и у него отменная реакция, понял я.