Глаз урагана
Шрифт:
В состоянии странной послешоковой отрешенности Марку открылась истина: лабиринт оказался одним из алтарей, разбросанных повсюду на Земле, порой в самых невообразимых местах. Обычный, наспех собранный и оборудованный павильон мог быть тем не менее местом соприкосновения с другими мирами.
Марк почти верил в это. Его убедило сотворенное чудо. Собственная жизнь теперь казалась ему до крайности случайной штукой; он будто обнаружил адскую машинку внутри мягкой детской игрушки и не знал, как отключить часовой механизм.
Но что, если его сын и был этой самой «мягкой игрушкой»?
Что делать тогда?
…Кто-то
Он открыл рот, но что-то помешало ему. Не время для расспросов, глупой заботы и суеты.
Ян поднял к нему бледное лицо. Если лицо пятилетнего мальчика может внезапно ПОСТАРЕТЬ – без морщин, желтизны и седых волос, – то это был именно такой случай. Потом он сказал просто:
– Все кончилось, папа. Пойдем домой.
Третий и, наверное, последний случай, когда Марк безоговорочно подчинился, ощутив, что за всем этим (за КЕМ?) стоит неизмеримая и нечеловеческая сила.
Больше ему было не о чем вспоминать.
Он сидел взаперти четвертые сутки. Никто не приходил к нему, когда он бодрствовал. А в часы (или минуты?) сна появлялась скудная еда и несколько капель воды в пластмассовом баллоне. Но чувство постоянного голода уже притупилось. Воды хватало лишь на то, чтобы смочить губы. И еще сильнее ощутить жажду…
Наступила апатия. Большую часть времени он лежал на полу, глядя в пустоту. И действительно ВИДЕЛ эту пустоту. Пустота оказалась бездонной.
Отливать приходилось в углу, и запах в комнате стоял соответствующий.
Но и это неудобство вскоре перестало беспокоить. Желудок давно не работал.
Губы потрескались. Слюна почти не выделялась. Гортань и язык сделались шершавыми.
Вначале он кричал и стучал, стремясь хотя бы увидеть своих тюремщиков, потом осознал, что это бессмысленно. Сидя в темной холодной комнате и почти не надеясь уцелеть, он вдруг понял: если его лишить всего того, что он имел – собственности, одежды, положения в обществе, множества современных фетишей, воплощавших в себе так называемую «духовную жизнь», – а также возможности носить привычную маску, сыпать словесной шелухой и разыгрывать ожидаемую роль, в этом случае от него (да и от любого другого человека, включая Дину) останется так мало, что до этого малого будет очень трудно добраться. Голый, замерзающий и никому не интересный комочек плоти…
Для чего кривляться и приукрашивать себя, когда ты больше никому не нужен и никакая морковка уже не болтается в полуметре от твоей морды? На что опереться теперь? За что зацепиться хотя бы в ближайшем будущем, которое наступит через секунду? В пору позавидовать слепым фанатикам…
Ему оставили только тело, но если оно уже постаревшее, больное и уродливое, то какой от него толк? Тогда чувствуешь себя бывшей звездой, выгоревшей дотла и висящей в абсолютной пустоте. Ничего не излучаешь, и свет, приходящий извне, не способен осветить или хотя бы чуточку подогреть…
А ведь с ним так и случилось. Он всего лишился. Где теперь, например, его дом, машина, клуб, дурацкая музыка, инструмент, книги, компакт-диски, стильные английские пиджаки, сигареты, культовые наручные
Подобных безжалостно «раздевающих догола» ситуаций он мог представить себе не так уж много – война, тюрьма, неизлечимая болезнь, катастрофа, опрокидывающая мир на свалку. Впрочем, две последних обладали неким черным романтизмом, оставляющим лазейку для игры и позирования – пусть даже перед самим собой. Если сильно постараться, в них можно было отыскать нечто извращенно-привлекательное…
Ему выпала тюрьма. И вот кем он оказался – тварью, дрожащей от ужаса перед неизвестностью. А ведь прошло всего несколько суток. Могло быть и хуже, гораздо хуже, если бы тут появились сокамерники, желающие его «опустить». Где найти силы, чтобы расколоть самого себя, добраться до сердцевины, до мякоти, и попытаться слепить из нее нечто такое, ради чего стоит продолжать жить и бороться?
(Ради мальчика? У Марка была стойкая уверенность в том, что мальчик
САМ О СЕБЕ ПОЗАБОТИТСЯ. «Не путайся под ногами, смешной человечек!..»
Ради себя? От него самого ничего не осталось. Он – призрак, тень…
Да и с КЕМ бороться? С собственным сыном?! Или с неизбежностью перемен – непонятных и неприятных? Марк не хотел такой борьбы.)
Но если не получится слепить новую, спасительную иллюзию, тогда самоубийство – никакой не грех. Ведь он и так уже мертв, и только миллионы красивых или безобразных призраков бродят вокруг него. Они делают красивых или безобразных детей; они наполняют пространство пустой трескотней; они участвуют в безвыигрышной лотерее тщеславия; они лелеют взятую напрокат и пожираемую микробами плоть; они убегают от самих себя или стоят на перроне в ожидании поезда, который не придет никогда…
Он надавал себе пощечин, чтобы не раскиснуть окончательно. Он попытался собрать обломки своей личности, все то, что удалось наскрести в полутемном чулане сознания под тусклеющем лучиком рассудка. Он постарался убедить себя в том, что, может, так оно и лучше – когда нечего терять. Его приперли к стенке, а в таком положении даже паршивая трусливая овца начнет сопротивляться. По идее. На рациональном уровне он зацепился за одну-единственную мысль: если бы его хотели убить, то сделали бы это быстро. Но что, если о нем попросту забыли? Или те, кто засадил его сюда, уже сами мертвы? Что тогда? Тогда больше не будет еды и воды в одноразовой посуде. Тогда он узнает, насколько реальность страшнее самых лучших и натуралистичных рассказов о погребенных заживо…
И кто же виноват в этом? Он сам? Он не помнил, чтобы совершал трагические ошибки или нечто такое, за что следовало наказывать его голодной смертью. И видениями, которые сами по себе были пыткой…
Временами у него мутилось сознание. Из мглы всплывали события, которые происходили в прошлом или только могли бы произойти. Однако едва уловимые искажения придавали им характер изощренного издевательства.
Постепенно в нем зародилась навязчивая мысль: под овечьей шкурой скрывался волк. А как насчет лилипута с ангельским личиком? Его, Марка, угораздило быть отцом… маленького негодяя, которого он постепенно начинал ненавидеть.