Одинокому и облако – собака,ноги в руки, по тропинке вверх.Держи-дерево навязывает драку,украшает постный твой четверг.Зрение твоё монокулярно,потому и не с кем оценитьрадуги, зеркальные попарно,горизонта бритвенную нить.Но зато поднявшийся на каменьпонял, что умеет и смолчатькровь, тебя будившая толчками,отплесками первого толчка.Звук пропал. Вершина кругозора,резкости наставшей глубина,выдержек охотничая своракадру продиктуют всё сполна.Облако легло ничком на почву,вздрагивает, высунув язык.Ничего в тебе не кровоточит,мир, наоборот, в тебя проник.
«Когда надумаешь родиться…»
Будущей Марианне
Когда надумаешь родиться,об этом ангелу шепни,он поглядит на наши лица –готовы ли к тебе они?Как первой встречи с человекомждут амазонские леса,наполнены вином и млекомзовущей жизни голоса.Как Марианнские глубины –к ядру Земли кратчайший путь,ты попадаешь в сердцевину,впервые принимая грудь.12 мая 2008 – 15 мая 2010
«Мама, холодно спать одному…»
Мама, холодно спать одному,подоткни одеяло.Перебираю невидимую бахрому.Говорю что попало.Всё пропало! Мои корабли…Жертвы больше добычи.Мама, мама, скорее меня полюби!Смотрит небо, набычась.Я в другую палату хочу.Нет, не дом, а больница!Покажите меня дорогому врачу,он не будет лениться…Знаю, мы – снова дети в бреду,есть у каждого тайна.Я с кровати своей никуда не сойду,с корабля без капитана.
Магеллан
В створ распахнутых лобных долейя прошел в океан безумья.Имбирь и перец моих кораблейне уместятся в ваши трюмы.Я беру на себя пряный груз,принимаю на грудь волны страха…Я сойду с ума – и вернусь:место занял лентяй и неряха.Если скажешь: «секстан» и «расчёт»,он услышит: «сектант» и «просчёт»,если спросишь про курс и мили,«сколько-сколько? – скажет, – промилле?»Пряный капер от запахов пьян,сеет хаос лентяй и неряха.Ну зачем секстан, капитан,если курс – за столпами праха?Не вернуться эскадре домой,людоеды ждут адмирала.Гвоздика, шафран и кардамонтлеют в бочках, разбитых о скалы.
«Над фаянсовыми горами…»
Над фаянсовыми горамиоблаков фарфоровый звон,юго-западный режет гранина сыром матерьяле волн.Изразцовая роспись лесаоблила пропечённый утёс,а на пробковом дубе нарезытерракотовый держат лоск.Открывает ракушечный каменьдревней лепки суровый стиль,открывается под ногамиремесло первородных сил.
Край Европы
Горы приняли позу покорности,подползая лакать океан,и теперь подаяньем прокормятсянабегающих облачных стран.Ухмыляются битыми мордами,пьют штормов кислородный раствор –и цветёт под циклонными ордамиоперенье миндальное гор.Повторяясь, клубится империя,месит волны воздушные гром,а над ней страусиными перьямистратосферный играет объём.Необъятная площадь истории –вод и воздуха круговорот,в океанском бульоне настоената слеза, что меня прошибёт.Океан – вот мое человечество,жизнь на меньшее не поддалась.Обнимает волна, пена светится.Принимаю верховную власть.
«По брусчатке площади…»
По брусчатке площадилошадь бьёт копытом,в городке старинномшапито открыто.Вырос купол новый,по краям углы,не собор суровый –готика игры.Молодеет город,лев рычит за аркою.Утоляет голодзрелище из Африки.Снова, как когда-то,кормится неволейгородок, богатыйокеанской солью.Здесь перед соборомпродавал рабоввождь конкистадоров –добытчик-людолов…Оживают пристани,вяжут лапы льву –в шапито с туристамиденежки плывут.
Осень в Цхинвале
В сыром молочном контражуре,как будто в рваном пеньюаре,мне свысока кивнули горы,пирамидальные, как гири.Наверно, штольни и тоннеливсе перевалы переврали –и нет связующей нас цели,и горы палку перегнули.Высотомерное величье,нечеловечье равнодушье,но беличье до неприличьяесть в пеньюаре что-то шубье.Как суета листвы по склонамне мажет горную породу,не выжать лаской благосклонность –такая гордая порода.
«Нет такого…»
Нет такогоискажённого художникомлица,которое не встретилось быпо дороге.Босх и Дюрер,великие итальянцы,малые голландцы,Доре и Бёрдслей,Пикассо и Матиссничего не смогли придумать.Тоже мне творцы!
«Унылая пора рекламы зимних шин…»
Унылая пора рекламы зимних шин.Вот с реактивным рокотом хозяйственную сумкупо выбоинам прёт унылый гражданин,колёсики стучат в такт общему рисунку.Да, знаю, колесо – эмблема перемен,повторно круговых и движущихся к краю,но сумкой впереди патлатый джентльменопять по нервам бьёт.Кто он? Кто я?Не знаю.
Укротитель
Выходящий с бичом по ночам в середину заветного кругавоспитатель зверёнышей, дрессировщик и репетитортвёрдо знает, зачем, что в итоге и чья же заслугав торжестве на манеже, тёмной пляске счастливых софитов.Режиссёр, дирижёр, потрошитель банального текста,проповедник усталый, интерпретатор,он гоняет по кругу безумных чертей из оркестра –и вращаются тигры, иллюстрируя ротор и статор.Он почти уже бог в сочинённых заранее рамках,но тупеет тигрица, щелчками прибитая к тумбе,и за мясом на палке охотится вольная самка.Озверел укротитель и щерит поетые зубы.Лучше с круга сойти и погладить по холке и лапе,и увидеть опять точный глаз оживающей пумы –это есть божий текст, в сердцевину впускающий клапан,укрощающий гордость, освещающий лица угрюмых.