Глаза, чтобы плакать
Шрифт:
– Пусть и я пропаду пропадом, – добавила Мов.
– Почему вы так говорите?
– Потому что это правда, Морис. У меня ведь больше никого нет, кроме вас. Глупо, но это так...
Я нервно наматывал на палец край покрывала ее кровати, судорожно обдумывая ситуацию.
– А если нам сбежать из этой мышеловки?
Девушка вздрогнула. Затем внимательно посмотрела на меня. Легкая улыбка появилась на ее бескровных губах.
– Спасибо за это предложение, Морис. К сожалению, оно неосуществимо.
– Почему?
– Потому, что мы несовершеннолетние. Люсия никогда не простит нам
– Видимо, вы правы. В любом случае вам не стоит рассчитывать на то, что Люсия откажется от своей роли.
Мов ухмыльнулась. От этого ее лицо сделалось еще более жалким.
– Ничего не поделаешь. Постарайтесь, по крайней мере, хорошо сыграть свою роль, Морис.
– Я постараюсь.
В течение всего нашего разговора меня не покидало желание заключить ее в свои объятия и убаюкать, как ребенка. Я подошел к креслу, на котором она сидела, и потянулся к ней. Мов, решив, что я собираюсь ее поцеловать, отшатнулась, выставив вперед руку, словно защищаясь.
– Ах, только не это! – закричала она. – Я согласна оставаться за кулисами жизни моей матери, но мне не хотелось бы утешений ее любовника.
Слова Мов причинили мне страшную боль. Она это заметила и прижалась ко мне.
– Я прошу прощения, Морис. Простите меня.
И я таки получил возможность побаюкать ее, как мечтал.
– Все будет хорошо, – шептал я ей на ухо, касаясь губами волос на висках. – Все будет хорошо, Мов.
– Так мне и надо...
Девушка плакала у меня на груди, а я с горечью думал о том, как это грустно, когда в восемнадцать лет человеку становится не мила жизнь.
Часть II
1
Работа над фильмом началась во второй понедельник июля на киностудии Бийянкур. До этого времени в доме на бульваре Лани ничего примечательного не произошло. Мов, казалось, смирилась со своей судьбой, прекратила ночные похождения и большую часть времени проводила за пианино. Мы часто вели разговоры наедине, должен признаться, довольно нежные. Лицемеры назвали бы наши отношения "усложненной дружбой". Иногда в порыве чувств я целовал Мов, с радостью ощущая, что благодаря ей ко мне возвращается юношеская неловкость.
Люсия с головой ушла в работу, избавив меня от необходимости ублажать ее в постели. Мы совсем перестали посещать мою комнатушку для прислуги. Я также забыл о ночном предназначении пожарной лестницы.
Жизнь стала вполне сносной.
Я никогда не смогу высказать те чувства, которые испытал, впервые ступив на съемочную площадку в качестве одного из главных действующих лиц. Как по мановению волшебной палочки в одночасье я перестал быть бессловесной вешалкой для костюма, затерянной в толпе себе подобных, и переместился в самый центр внимания всех этих киношников, которые, правда, не слишком в меня верили, о чем красноречиво свидетельствовали их взгляды.
Первая сцена, по счастью, была немой. Одетый в домашнюю куртку "отец" сидел перед телевизором, в то время как моя "мать" целовалась с любовником в
– Ты готов? – спросила Люсия.
Я безнадежно просипел "да" – и все пришло в движение.
Снималась сцена, в которой действующие лица не говорили, но звуки присутствовали: ор телевизора, скрип стула подо мной. Поэтому требовалось участие звукооператора, который металлическим, отсутствующим голосом начал отдавать команды. За ним последовал приказ Люсии: "Объявляй!" Огромный жирный тип, щелкнув трещоткой, выкрикнул: "Добыча", сто девяносто, дубль первый", после чего наступило гробовое молчание. Земля буквально поплыла у меня из-под ног. Голова налилась свинцом, а сердце было готово выпрыгнуть из груди. Я едва различал перед собой затылок актера, игравшего моего отца, и бледное пятно экрана телевизора.
– Ну же, – нетерпеливо воскликнула Люсия.
Я принялся раскачиваться на стуле, но делал это отнюдь не так, как было предусмотрено, чего Люсия, естественно, не могла не заметить.
– Стоп! – закричала она, внезапно появившись невесть откуда и буравя меня глазами. Я умирал от жары и от страха.
– Морис, не то!..
– А?
– Ты раскачиваешься на стуле, словно маленький мальчик, безумно скучающий в гостях, где собрались одни взрослые! Действуй мягче, ведь ты прекрасно осознаешь всю серьезность возникшей ситуации и то, что лишь ты можешь не дать ей перерасти в катастрофу! Понятно? Тогда еще раз! Мотор!
Люсия сравнила меня с маленьким мальчиком. Собственно, я и был им, растерявшимся ребенком, перед которым поставлена задача, рассчитанная на взрослого, зрелого человека.
– Тишина! Идет съемка!
– Объявляй!
– "Добыча", сто девяносто, дубль второй!
– Готов?
– Поехали!
Все эти приказы, возгласы потеряли для меня всякое значение. Я вновь принялся за свое раскачивание... Люсия велела мне медленно сосчитать до пяти, а затем направляться к замочной скважине. Я сосчитал до трех и засомневался, действительно ли до пяти необходимо было считать. Решил начать сначала и дошел-таки до пяти...
– Стоп!
Я боялся пошевелиться. Поймав на себе насмешливый взгляд звукооператора, я понял, насколько нелепо выгляжу.
– Морис, ты поднялся со стула с опозданием!
– Извините меня.
– Тебе было сказано сосчитать до пяти, ведь это не так уж сложно!
Еще как сложно! Все оказалось ужасно сложным – говорить, делать, даже думать под безжалостным оком камеры.
"Может быть, я просто-напросто не актер", – внезапно пришла в голову мысль. Но ведь на репетициях все более или менее получалось. Люсия была довольна... Что же происходит теперь?