Глеб

Алексеев Иван

Он уже успел убедиться, что элементарные правила приличия в этом мире не в чести, однако, как не торопило любопытство, все-таки выдавил серию покашливаний, должных сообщить жильцу о раннем визитере. Только совершив этот несложный, но, по его мнению, достаточный обряд, он заглянул в гнездо. В первые же секунды, пока глаза привыкали к заполнявшему кокон сумраку, слух его уловил присутствие хозяина. А затем и зрение подтвердило верность предчувствий: в уютной соломенной постельке лежала и смотрела сон его копия, облик, столько раз отражавшийся в темных стеклах. Глеба окутал суеверный трепет. Уверенность в собственной неповторимости возлежала на фундаменте всего прежнего его существования, где не видел он никого даже отдаленно на него похожего. Между тем, двойник, почувствовав присутствие постороннего,

пробудился и уставился на Глеба. Похоже, им владели иные чувства, потому что реакцию его к радостной можно было отнести, ссылаясь только на обычаи, радикально противоположные известным Глебу. Незнакомец ощерился и выпустил зубы, как бездомная кошка, изготовившаяся драться, выпрастывает когти. Глотка его породила змеиное шипение, а крылья взметнулись, фальшиво утроили ширину плеч.

Глеб, поборник мира, предпочел ретироваться, оставив странного субъекта упиваться собственной грозностью. Но не улетел, гнездо и потенциальный товарищ в нем держали его крепче самых прочных веревок. Он устроился на вершине ближайшего дерева: обозревать окрестности, а также ждать появления двойника. Кроме всего прочего, должны же были куда-то деться лакомые спиральки.

За размышлениями он едва не упустил незнакомца, черным вороном ускользавшего между деревьями. Всполошившись, пустился следом. Глеб знал, что преследуемый, устроенный точно так же как и он сам, не в состоянии оглядываться в полете, а потому гнался за летящим открыто, но как только двойник приземлился, поторопился спрятаться за достаточно толстым стволом. Его копия же распласталась по дереву, обхватила руками, ногами и крыльями.

Что-что, а прятаться Глеб умел хорошо, если не совершенно. Он рассмотрел все, сам оставшись незамеченным. Прижатый к дереву двойник вдруг расцвел, окутался облачком тех самых спиралек, что полюбились желудку Глеба. Пищеварительные ферменты ожили и вцепились нетерпеливо во внутренности. Секунды созерцания завтрака тянулись со скоростью запыхавшихся улиток. И уже подтаял интерес к двойнику, заслоненный жаром иного желания.

Одиночество теперь виделось благостным, и принято было радостно. Но тщетно Глеб старался разглядеть маленькие норки в еще теплой коре. Мало что могло вызвать недоумение у него, умудренного жизнью, смертью и воскрешением, но факт волшебного появления спиралек немало озадачил его. Ни удары по стволу, ни царапанье, ни кусанье, ни сосанье не смогли выманить спиральки. Наконец он прижался к дереву, облепил его, уверенный, что все это напрасно, что двойник знает нечто неизвестное Глебу, непостигнутое им.

Шершавый ствол приятно холодил живот и руки, а Глеб, напротив, грел его. Привлеченные потоком тепла спиральки отвергли стылую безопасность неприступных стен дерева и сотнями крохотных градин застучали по коже. Глеб нетерпеливо распахнул рот, подставил его под шуршащий поток. Всецело поглощенный наполнением желудка, он не замечал своего подобия, наблюдавшего за выражением голодной жадности, стоя в нескольких метрах позади.

В конце концов, двойнику надоело ждать, когда Глеб снизойдет до его персоны, и он взял инициативу в свои руки, окликнув его. Имени он, конечно, не знал. Да и догадывался ли вообще, что такое имя? А потому выдавил сиплую горловую трель, означавшую, по-видимому: "Эй, ты!" Не ожидавший чьего-либо присутствия Глеб поперхнулся и зашелся в кашле. Собеседник расценил "кхе-кхе-кхе", как: "очень рад тебя видеть", и приблизился. Обруч глаз сверкал интересом. Неужто и он тоже задыхался от одиночества, неужто и его пугала беспросветность бытия, которую некому разбавить своим присутствием?

Конечно, есть немало созданий вполне удовлетворенных собственной обособленностью от себе подобных, но в мире жизни они пребывают в абсолютном меньшинстве. Многие виды не способны продолжить свое существование, породить потомство, без тесного коллективного взаимодействия. Других объединяют жесткие рамки среды обитания. Третьи в некоторых условиях нуждаются в поддержке, и обязаны отвечать взаимностью. И Глеб пребывал в рядах общительного большинства. Часто его душу терзала горечью тоска, томила жажда встреч, рвали мысли раздавленные инстинкты. Никогда его взгляд не касался лучей дружелюбия,

исходящих из чьих-либо глаз. Никогда и никто не издавал звуков приветствия, предназначенных для его и только его слуха. Никогда его руки не осязали тепла других рук. Незнакомец потянулся к нему, оставаясь при этом на месте. Просто рот его сомкнулся, скрыв колючие зубы, и вытянулся, как будто бы поцеловал воздух. Всего час назад Глеб встретил совсем иное выражение лица, радикально противоположно трактующееся.

Впервые Глеб обзавелся другом. Или подругой. Свой пол он определил, исходя только из того, что имя Глеб - мужское. Нового знакомца он, возможно ошибочно, также отнес к мужчинам, поскольку дама из прошлого, все еще находившаяся в сердце, разительно от него отличалась, и Глеб был не в силах выглядывать в нем женщину. Присвоение пола выразилось в награждении нового товарища именем, известным, впрочем, одному лишь Глебу, красноречивому только в мыслях. Друга он назвал Адамом.

Одарив Глеба множеством знаков внимания, ввергших недавнего изгоя в пучину безмятежности и счастья, Адам пригласил его к себе домой. Гнездо Адама пряталось в чаще, где несколько деревьев прижимались друг к другу необычайно близко. Гнездо отличалось от найденного Глебом поутру, и он догадался, что злюка был вовсе и не Адам. Густонаселенность здешних мест обрадовала его, зарядила надеждой, предвкушением новых встреч.

Внутреннее убранство гнезда с однозначностью элементарного подчеркивало жизнелюбие, открытость и неординарность Адама. Стены украшали затейливые гирлянды из высушенных синих шариков. Шарики в сушеном виде покрылись желтым налетом всевозможных оттенков, чем не приеменул воспользоваться декоратор. По полу вился узор, любовно составленный из красных и белых камушков, обрамлявший постель - стопку одеял, аккуратно вырезанных из верхушек деревьев. Тут же выстроился ряд разноцветных горок - кучек спиралек, рассортированных по вкусам, запахам и цветам.

Глеб с Адамом, не разводя церемоний, улеглись, закинули крылья за головы и, набрав полные горсти спиралек, приступили к созерцанию искаженного входной пленкой неба, а также лузганию затвердевшего лакомства. Время от времени то один, то другой напрягал глотку и наслаждался нюансами звука, радуясь каждой новой нотке.

"Вот оно счастье, - мысли, теплые, словно ватные облака, неспешно текли в голове Глеба.
– Видно, я попал в рай. Где еще можно так бездумно валяться, набивать желудок, знать, что любую заботу можно разделить с другом".

Небо же углубилось в собственную непостижимую жизнь. Вяло менялось, то темнея, то светлея, присыпая глаза вязкой пудрой дремоты.

Громовой рев, перемежавшийся визгом шариков, вернул души из путешествий по снам. Глеб собрался было поглазеть на величественных животных, но Адам остановил его, схватил за ногу. Лицо и жесты друга источали волнение. Беспокойство передалось и Глебу. Они замерли, прислушались. Один из гигантов подошел совсем близко: вопли шариков оглушали. Каждый шаг великана сотрясал гнездо, где вцепились друг в друга объятые ужасом крохотные создания. Вот он взревел и побежал, отчего гнездо чуть было не опрокинулось. Вместе с ним бросилось наутек и все стадо. Адам с Глебом не выдержали такого тарарама: оглохли и очумели.

Когда слух и рассудок заняли свои привычные места в организмах, все вокруг звенело тишиной. Здешних слонов простыл и след, а раненые шарики либо уже поумирали, либо свыклись с болью и замолкли. Казалось, что опасность миновала. Но мышцы Адама напряглись еще сильнее, ожидая иной беды. Он не боялся тяжелой ступни, иначе бы переждал шумную пастьбу, паря в небе.

Глеб догадывался о причинах страха его и страшился сам. Он доверял опыту товарища, не думал предложить собственную версию спасения, хотя и недоумевал: почему Адам не взлетает в поднебесье, куда не способны подняться тонкокрылые мясоеды? Уже потом он догадался, что ни Адам, ни его сородичи, не знавшие, в отличие от самого Глеба, разреженного воздуха, прижимались к земле некоей фобией, а скорее всего обладали хилой мускулатурой, как, впрочем, и летающие зубы. Полчаса спустя Адам успокоился, но предусмотрительно предпочел прогулке бездельное времяпрепровождение в постели. Глеба он, однако, больше не удерживал.