Гленвилладж

Псядло Дмитрий Евгеньевич

От мыслей, которые бегали внутри черепушки, словно цирковые лошади, меня отвлек звук открывающейся двери. Я выглянул из-за дерева. Из хижины, шаркая ногами, вышла старуха. Выглядела она древнее, чем было на самом деле. Возможно из-за того, что смотрела исключительно себе под ноги, и постоянно трясла головой.

Сначала я подумал, что она меня увидела и поэтому направилась в мою сторону, но эта мысль была сразу же помечена как бредовая. Заметь она меня, в мою сторону шла бы не старуха, а тот урод, что вошел в эту хижину ночью. Я прислонился к дереву спиной, и постарался дышать как можно тише. Бабуля все время бубнила себе что-то под нос, казалось, что недовольно, но прислушавшись к ее бормотанию, я понял, что так напевает песенку.

Старый

станет новым город,

Люди заживут.

Будет вечным старый город,

Люди не сбегут.

Мать-земля полюбит город,

Будет всем приют.

Стихи были откровенно хреновыми, но в память врезались не хуже, чем текст попсовой песни. Есть вероятность, что я их запомнил даже не потому, что они простые, а из-за того, что я сделал потом. Возможно именно поэтому, я до сих пор во снах встречаю эту старушку, что напевает мне эту песню, как колыбельную, от которой просыпаешься в холодном поту. Но вернемся в лес, недалеко от Гленвиладжа.

Слушая ее пение, я продолжал думать о том, сколько человек в доме, и что сейчас происходит с моей дочерью. Воображение продолжало рисовать страшные картины, но я заставил его заткнуться и размышлять логически. Однако ничего дельного в голову не приходило. Единственным возможным вариантом было – ждать и надеяться. В крайнем случае, я просто вломлюсь в хижину и сделаю то, что нужно... Пока я был занят своими мыслями, старуха снова скрылась в доме, а через несколько минут вышел этот подонок.

Его рост был около двух метров, однако в фигуре было что-то странное. Складывалось ощущение, что его движения скорее заучены, нежели продуманы. Эдакий надрессированный человек. Его лицо практически не изображало никаких эмоций, а взгляд был пустым. Более странного человека мне ранее видеть не приходилось, или приходилось? Как-то раз я посещал одну больницу, где мне показывали отделение для детей с синдромом Дауна. У них были точно такие же лица. Мне почему-то вдруг стало понятно, что он не подлец, а скорее марионетка в чьих-то руках. В чьих? Старухи? Или в доме есть кто-то еще?

Решение пришло само. Меня укусило какое-то насекомое, и я не придумал ничего лучше, кроме как ударить себя по шее. Шлепок получился знатный и, разумеется, его услышали. Я решил, что скрываться больше нет смысла, и вышел на открытое пространство.

Парень вперил в меня немигающий взгляд. Воцарилась тишина. Та самая гнетущая тишина, от которой подскакивает сердцебиение, а кожа покрывается холодным потом. Не знаю, сколько времени мы смотрели друг на друга, казалось, что целую вечность. Безмолвие нарушила старуха. Скорее всего, она увидела нашу немую сцену через окно и решила вмешаться.

– Что вам нужно? – ее скрипучий голос был наполнен помесью раздражения.

Я решил ответить напрямую и поэтому, не сводя взгляда с высокого парня ответил:

– Я пришел за своей дочерью!

Краем глаза я заметил, как лицо старухи исказила гримаса страха, но она быстро совладала со своим лицом, и спокойно ответила:

– Не понимаю, о чем вы говорите! Вашей дочери здесь нет, а теперь убирайтесь – это частная территория!

– Я не уйду отсюда без своей дочери! – ответил я.

– Джон, этот человек хочет причинить нам зло! – крикнула старуха, очевидно, обращаясь к парню.

– Хорошо, Мама! – ответил парень и двинулся на меня.

Я начал отступать, как вдруг моя спина натолкнулась на что-то твердое. Оказалось, это был топор. Не думая, я схватился за рукоятку, вытащил его из полена и повернулся к Джону.

– Не подходи, а то убью, – предупредил я.

Но парень не слушал, он просто шел на меня, а я стоял с топором и не знал что делать. Когда расстояние, разделявшее нас, сократилось до трёх его шагов, он прыгнул. Я резко отскочил в сторону и отступил еще на несколько шагов. Джон,

не сумев меня схватить, просто повернулся и пошел в мою сторону. Не знай я, что он человек, мог бы подумать, что передо мной робот, так спокойно было его лицо. Мне было страшно, потому что на меня шел громила весом почти в центнер, потому что его мать спокойно стояла и смотрела на все это, потому что моя дочь была в этом треклятом доме. Я оказался перед выбором, и ни один из вариантов мне не нравился. Но решать нужно было быстро. В тот же миг Джон прыгнул еще раз, я так же отскочил в сторону, но на этот раз по диагонали, чтобы оказаться за его спиной. Парень оказался проворнее, чем я предполагал и уже успел повернуться ко мне лицом, когда я ударил его топором. Удар пришелся прямо в голову. Лезвие топора застряло прямо под глазом, раздробив скулу. Он умер мгновенно. Я отпустил рукоятку топора, и Джон рухнул. Старуха закричала и бросилась прочь, меня охватила паника. В голове пульсировала мысль: «Она должна перестать кричать». Я побежал за ней. Когда я схватил ее и развернул лицом к себе, в ее глазах был ужас. Она перестала кричать, но ее трясло. Она монотонно повторяла, чтобы я не убивал ее. Я и не собирался, но когда подвел ее к дому, то она вырвалась и снова побежала. Не успел я рвануться за ней, как она споткнулась о корыто, которое стояло около крыльца, и упала. Когда я подошел к ней, она была уже в агонии, её голова была неестественно вывернута, а изо рта текла струйка крови. Я снова оказался во власти паники, настолько сильной, что забыл о дочери. Я метался из одной стороны в другую, не зная, что делать и как все это придется объяснять.

Через некоторое время я успокоился и сел на бревно, в которое и воткнули тот злосчастный топор, торчащий сейчас из головы Джона. Тут я вспомнил о дочери и кинулся в дом. Попав в прихожую, я остолбенел. Все стены были заклеены фотографиями Гленвилладжа. Тут были улыбающиеся люди, которые строят дома, отдыхают, рыбачат, гуляют. На этих фотографиях был цветущий город, который ничего общего не имел с тем, что мы видели сейчас. Я смотрел на фотографии и удивлялся, как так получилось, что этот город все покинули. Единственное изображение, никак не укладывающееся в общую картину – человек в черном балахоне с зеленым колокольчиком в руке. К тому же, это была не фотография – а рисунок. Причем ростом во всю стену. Я стоял, удивленный, ошеломленный, потерянный, смотря на ныне несуществующий город, как внезапно ощутил прикосновение. Рядом со мной стояла моя девочка.

Она ничего не сказала, просто взяла за руку и встала рядом со мной. Я тут же прижал ее к себе. На вопрос, что случилось, она отвечать не стала, просто обняла меня и сказала, что все хорошо. Все смешалось. Стало даже непонятно кого надо успокаивать: меня или Алису. Перед тем как покинуть дом, я завязал ей глаза, чтобы она не видела, что натворил ее папа. Мне было стыдно, страшно и больно за то, что я сделал и как.

Мы вернулись в отель. Алиса бросилась к матери. На заплаканном лице Гвен странным образом поместились одновременно облегчение, благодарность, радость и беспокойство. Она не спрашивала ни о том, как я нашел Алису, ни о том, что произошло в лесу. Уверен, что она поняла, каково мне просто по тому, как я на нее посмотрел.

Как только появилась возможность, я улизнул на место моего преступления под предлогом, что мне нужно прогуляться в одиночестве. Около хижины я нашел лопату и закопал трупы за домом, затем сколотил два креста и установил их. О том, чтобы пойти в полицию и рассказать свою историю не могло быть и речи. Содеянное мной тянуло лет на пятьдесят, так что я не мог позволить себе сесть в тюрьму. Перед тем, как навсегда покинуть это место я еще раз зашел в хижину. Мне нужны были ответы. Зачем этим людям понадобилась моя дочь, почему они предпочли умереть, и за что? В хижине оказалось только одно место, которое было закрыто на ключ. Ящик массивного дубового стола, который стоял прямо у окна, выходящего на двор, где произошла трагедия. Взломав замок, я нашел потрепанную записную книжку.