Глиф
Шрифт:
— А можно я душ приму? — спросил Рома из коридора.
— Валяй, — махнула рукой Ника.
Интернет по-прежнему не работал. Замечательно. Она вытащила из фотоаппарата карту памяти, сунула ее в кардридер, слила все снимки на винт. Ну-с, посмотрим…
Снимки она рассортировала по датам. Потом — по местам. Быстро их проглядела. Так, выставка Чаплыгина (Черное Солнце), автоквест, потом глиф на площади в процессе возникновения (флешмоб), серия дневных изысканий (v'ev'es на костеле, синагоге и соборе), сегодняшний снимок гигантской трикветры
И это не считая руны на «Хюндае» Анжелы, татуировки Клеврета (монада, так, кажется, назвала ее Марина), астрологических весов на складе, кровавой руны на лице Ромчика, и тройной спирали, нарисованной Клевретом. Ах да, еще шрам на запястье фотомодели Илоны, тоже, кстати, руна…
Получается до фига.
Ника была не большим специалистом в области символов, но, поработав немножко в рекламе и пообщавшись с креативщиками-семиотиками, уяснила для себя одну очень простую вещь. Любой символ, будь то религиозный, оккультный, магический, языковой или математический — да хоть торговая марка или дорожный знак, — есть результат договоренности между людьми. Сами по себе символы не значат ровным счетом ничего. Смыслом их наполняют люди.
В пространстве Игры (дискурсе, вспомнилось модное словечко) глифы, хоть и повторяли формой старинные и общеизвестные знаки, наверняка имели свое, сугубо внутриигровое значение. Потому что в «войну знаков» и противостояние гаитянской и кельтской магии, на что намекала Анжела, Ника не верила.
Ну какие, прости господи, вудуисты в Житомире? Ладно бы язычники-славяне, Перун там, Ивана Купала, это еще куда ни шло, но кельты?..
Нет, ребятушки, это все Игра. И задача наша — понять ее смысл, правила и цель, а самое главное — найти кукловодов. Но сделать это, разглядывая глифы до ряби в глазах, малореально…
— Странно, — сказал Ромчик, и Ника вздрогнула от неожиданности. Парень стоял у нее за спиной, в одном полотенце, обмотанном вокруг талии, и смотрел через ее плечо в монитор. На коже его поблескивали капельки воды, и на ребрах проступали свежие синяки. Длинные волосы прилипли к голове.
— Ромчик, не надо ко мне так подкрадываться…
— Извините, — стушевался Ромчик. — Я хотел спросить, где фен.
— В спальне… А что странно?
— Вот этот снимок, — он ткнул пальцем в экран. — С пентаграммой.
Ника глубоко вздохнула и очень осторожно, как будто ступая по минному полю, начала говорить:
— Видишь ли, Ромчик… Все это, конечно, бред и поклеп, но так уж устроена наша система. Они были просто обязаны задержать твоего отца, по-другому нельзя, это процедура. Конечно, тебе трудно поверить, что он убил бомжа и его кровью нарисовал глиф…
— Ну почему же, — откликнулся Ромчик. — Совсем не трудно.
Ника ошарашено замолчала.
— У отца были странные теории об устройстве общества… Но я не об этом. Видите вот этих людей на фото?
— Ну?
— Вот тут пустое место в толпе. Как будто кто-то только что прошел. Странно, все толкаются, скучились, а тут раз — и дырка. Только никто же там не проходил, верно?
Ника еще раз внимательно посмотрела на фотографию. И точно: в рядах зевак была прореха как раз на одного человека. Будто кого-то вырезали. Кого-то тут не хватало. А ну-ка, напряжем мозг… Ника закрыла глаза и начала мысленно прокручивать картинку.
Санитары с носилками. Есть. Менты, трое в форме, один в цивильном. Есть. Большой босс в «Фольксвагене», тоже попал в кадр. Туземцы: две бабульки с пакетами, шкет на велосипеде, два не совсем трезвых мужика, какие-то размалеванные девицы, еще люди на заднем плане — их Ника запомнила плохо. Вязгин, есть.
Кого не хватает?
Стоп!
Бомж. Военная шинель, беззубый рот. Он стоял вот здесь, между Вязгиным и толпой любопытных. На этом самом месте…
— Ромчик, — медленно спросила Ника, — ты когда-нибудь слышал о людях, которых нельзя сфотографировать?
— Нет, — недоверчиво отозвался Ромчик. — Вы меня разыгрываете, да?
— Угу, — сказала Ника. У нее появилась одна интересная догадка, которую следовало проверить. Но наличие полуголого юноши за спиной начинало раздражать. — Рома, ты иди ложись. Устал ведь. А я еще немножко поработаю…
— Ладно… — разочарованно протянул Ромчик и ушел в спальню. Через минуту оттуда раздалось гудение фена.
Ника передернула плечами (на мальчиков потянуло, подруга?) и вернулась к снимкам. Назад, еще назад, стоп. Собор. Глиф Дамбаллы, Великого Змея. Ярко-желтая стена, белые линии. Нищие: две старушки с клюками и… все. Никакого безруко-безногого дедушки, вызывающего мороз по коже. Пустое место.
Но как же Наташина фотография? На которой старик был безногим?
Чертовщина. Мистика. Бред.
Ну пусть беззубый бомж умудрился отойти и не попасть в кадр. А дедок? Он сидел прямо под глифом, я же его прямой наводкой снимала!
Тут ей по странной, не до конца понятной ассоциативной цепочке вспомнился ночной визитер со скрученной полиомиелитом рукой и странным запахом гнили. И тот невзрачный горбун в старом костюме, на брифинге автоквеста. И девочка-эмо на сеансе черной и белой магии… Наташа сказала, что не помнит никакой девочки, так? Так…
Что же это получается? Если без чертовщины…
Ника провела руками по лицу, взъерошила волосы на затылке и просмотрела снимки заново, один за другим, пытаясь вспомнить каждый из запечатленных моментов, и ответить на простой вопрос: что не так с этой картинкой? Вернее, чего (или кого?) на ней не хватает?
Снимков было много, и каждый запечатленный момент надо было восстановить в памяти… Работа предстояла долгая.
Когда Ника проснулась, за окном было серое, бесцветное небо, а на экране ноутбука выписывал вензеля скринсейвер. Бессмысленно и тускло светила настольная лампа.