Глинка
Шрифт:
Чем пристальней приглядывался Глинка к залу, тем ясней понимал, что оперу написал не для света, не для царя, как писал свои драмы Кукольник, а для России. Отчужденность от светского общества, которую чувствовал Глинка в последние годы по возвращении из-за границы, сделалась еще острее.
Светские знакомые утратили для Глинки всякий интерес. Он перестал чувствовать себя членом их общества.
Между тем Мария Петровна заставила мужа переменить скромную квартиру на Конной улице на более дорогую, в центре столицы. По четвергам у Глинок стали собираться светские приятельницы Марии Петровны. Шуршали их шелковые платья, гости пили чай с сухариками, рассказывали светские новости. Глинка обязан был занимать гостей игрой на фортепиано, пением и пустыми разговорами. По пятницам или субботам обычно приходили «свои» – Стунеевы, Кукольник,
Жена, поступая так, как обычно поступали светские женщины, старалась увлечь Глинку в тот светский круг, с которым он внутренне совершенно разошелся.
В домашнем мирке Глинке было и тесно и тошно, в большом свете – тошней. Он ехал к Жуковскому. Но и в кружке Жуковского казалось немногим лучше. Там все замкнулись, ушли в себя. От былых шумных споров не осталось и следа. Разговаривали по-прежнему о литературе, музыке, искусстве, но разговаривали как будто через силу. Пушкин, изредка даривший друзей улыбкой, был замкнут, подавлен и молчалив.
Именно в этот период один из литераторов – поэт Шаховской [102] посоветовал Михаилу Ивановичу сочинить новую оперу на сюжет пушкинской поэмы «Руслан и Людмила». При этом он даже заметил, что роль Черномора не худо бы написать для певицы Воробьевой. Обсуждая это предложение в кружке Жуковского, Пушкин сказал, что он сам многое переделал бы в своей поэме, если бы вздумал к ней возвратиться, и прибавил, что хотел бы видеть на сцене оперу, в которой удалось сочетать музыку с балетным и декоративным искусством. Михаила Ивановича увлекла эта мысль – создать оперу-сказку, и он, не один раз думая о предложении Шаховского, собирался обсудить с Пушкиным замысел новой оперы по мотивам «Руслана и Людмилы».
102
Шаховской Александр Александрович (1777–1846) – драматург, видный театральный деятель начала XIX века.
Однажды у Кукольника Глинка встретился с учеником Академии Художеств Айвазовским. [103] Он мастерски пел дикую крымскую песню, сидя по-татарски на полу, раскачиваясь и придерживая у подбородка скрипку. Татарские напевы Айвазовского очень понравились Глинке, его воображение с юности привлекал восток. Давно назревавшее решение окончательно утвердилось. Два напева вошли со временем в лезгинку, а третий – в сцену Ратмира в третьем акте оперы «Руслан и Людмила».
103
Айвазовский Иван Константинович (1817–1900) – художник-маринист, автор картин «Девятый вал», «Всемирный потоп» и мн. др.
Глава X
В январе 1837 года Глинка был назначен капельмейстером придворной Певческой капеллы. [104] В театре за кулисами Михаил Иванович столкнулся с царем. Николай поздоровался и сказал: «Я имею к тебе просьбу и, надеюсь, ты не откажешь мне. Мои певчие известны по всей Европе, следственно стоят, чтобы ты занялся ими».
Отказаться Глинка не мог: отказов в дворцовой службе Николай не прощал. Приходилось служить неволей. Царь делал Глинку придворным музыкантом, простым учителем певчих. Эта «милость» оскорбляла достоинство композитора. Тут сказалась всегдашняя тактика Николая: наказывать под видом благоволения.
104
Капелла придворная – ведет свое начало от Московского придворного хора церковных певцов (XV век); с XVIII века, помимо церковной службы, хор привлекался к участию в театральных представлениях и концертах. В XIX в. – концертная деятельность Капеллы еще больше расширилась, но главное значение в ее деятельности придавалось все же богослужебной стороне. В музыкальном руководстве
Глинка начал заниматься с певчими. Хор был запущен, и взрослые хористы не умели читать нот.
Новый директор – сын умершего директора Львова, неизменно любезно давал понять своему капельмейстеру, что дарование композитора не дает никаких преимуществ по службе.
Службой придворного капельмейстера Глинка тяготился так же, как Пушкин – званием камер-юнкера, пожалованным ему Николаем. Не потому ли царь равнял их в чинах, что оба они выполняли одни и те же роли в русском искусстве: Пушкин – в литературе, Глинка – в музыке?
Занятия с царскими певчими отнимали у Глинки много времени и доставляли немало хлопот. На первых порах приходилось с мелком в руках учить их чтению нот. Однако Глинка и в эту работу ушел с головой, с хором он занимался так же тщательно, как некогда со шмаковским оркестром. Если Мария Петровна упрекала мужа за то, что вынуждена ездить в гости одна, он отвечал: «Ничего не поделаешь, царская служба».
Все, что Глинка писал в этот период жизни, было отмечено печатью высокого мастерства и становилось в ряд лучших произведений мировой музыкальной литературы.
Именно в эту пору, зимой 1836–1837 года, Глинка однажды вернулся к себе из Капеллы сильно не в духе, после очередной размолвки со Львовым. Но не успел он войти в кабинет, послышались голоса: к нему приехали Пушкин с Жуковским, оба довольные и веселые, такими их Глинка давно не видел. Заметив, что Михаил Иванович чем-то расстроен, Жуковский начал его осторожно выспрашивать. Глинка в досаде разгорячился. Он горько жаловался на беспокойную службу, которая только стесняет, на Львова и на царя, заставившего его принять эту службу против желания, почти насильно. Жуковский слушал с печальной и осторожной улыбкой, появлявшейся у него на губах всякий раз, когда ему доводилось выслушивать жалобы на царя. Пушкин хмурился. Лицо его на мгновение сделалось мрачно, потом его выразительные глаза стали сочувственно-ласковыми. Выслушав жалобы Глинки, Пушкин вздохнул. Как быть? Нарядить художника в мундир камер-юнкера или в кафтан, придворного музыканта, прикрепить его ко двору и тем самым связать его гений по рукам и ногам – обычная уловка царей. Царь Николай действует точно так же, как поступали в подобных же обстоятельствах его предки. Еще прабабка царя Анна Ивановна рядила строптивых дворян в шутовские кафтаны. Однако, к счастью для человечества, скованная царями истина всегда находила способ открыть потомкам глаза. Державин остался Державиным, Фонвизин – Фонвизиным, Радищева не сломила ссылка, и Глинка в глазах потомков останется Глинкой.
Жуковский, со свойственным ему тактом придворного, перевел разговор на другую тему, негромко сказал:
– Утешьтесь, почтеннейший Михаил Иванович. Поверьте, что все обойдется. А я вам привез в подарок балладу. Нынче сбежала с пера. Не перельется ли, кстати, в музыку?..
Он подал Глинке листок с написанными на нем стихами. Глинка взял, стал читать, сначала рассеянно, потом с вниманьем и, наконец, с напряженным волнением. Пушкин украдкой за ним наблюдал. Жуковский сидел с наклоненной головой, точно ждал себе приговора. Еще не кончив читать, не отрывая глаз от листка, Глинка пошел к роялю. Ритм и сила стиха захватили его.
Так была сочинена фантазия «Ночной смотр» на слова Жуковского. Пушкин, Жуковский и Евгения Андреевна Глинка, гостившая в то время у сына, были ее первыми слушателями.
По характеру музыки «Ночной смотр» Глинки, несмотря на малую форму, эпичен, его аккомпанемент перерастает в самостоятельный элемент произведения. Барабанщик, под звук барабанного боя, сзывает мертвых солдат на смотр. Тревожный сигнал трубы возвещает начало смотра. В звуках музыки чудится мерная поступь полководца, слышится военный оркестр. Дробь барабана не умолкает, тревожное чувство растет. Средствами музыки Глинка не только реалистически воссоздал картину смотра, но и сумел придать этой простой, реалистической картине фантастическую окраску баллады Жуковского, не нарушая цельности впечатления.