Глинка
Шрифт:
В этой квартире застал его приехавший в Петербург Ширков.
Валериан Федорович привез только что завершенные им «остатки» либретто, но о «Руслане» первый не заговаривал. И, как бывало, встреча их протекала по сравнению с письмами друг к другу более сдержанно и сухо. Не смея допытываться у Михаила Ивановича о его семейных делах и почему выбрал он себе именно эту комнату, Ширков осторожно спросил:
— Кукольник благоденствует?
— Полноте! Не ревнуйте! — понял его Глинка. — Что он вам?..
— «Что он «Руслану»?» — скажите
— Нет, и не хочу думать.
— А меня жизнь заставила. Вот думаю иногда: как бы сделать, Михаил Иванович, чтобы миновать «Руслану» столичную сцену? И знаю, что это невозможно. Пойдет ведь «Руслан» па Руси, по если бы с народа начать, а не с царедворцев… Я о слушателях говорю.
— Бог с вами, Валериан Федорович! — встревожился Глинка. — Послушаешь вас, так и к Гедеонову ходить не надо, а я уже, считайте, продал ему оперу. Он согласился выдавать мне разовые вместо единовременной оплаты, десятый процент с двух третей полного сбора. Скоро всю партитуру в театральную потную контору сдам и начнем разучивать, а вы… Пугать, что ли, приехали?
— А как с декоратором и балетмейстером? Ведь Роллер и Титюс, сдается мне, будут начальствовать над постановкой?
Ширков, не столь часто бывая в столице, знал во всех подробностях, от кого зависят театральные премьеры, и, по склонности характера, готовил себя к худшему, к проволочкам и капризам влиятельных лиц.
Валериан Федорович был строен и вместе с тем «мужиковат» с виду, этакое непреднамеренное, идущее ему провинциальное щегольство: длинный закрытый сюртук и брюки, заправленные в сапоги. Говорил он с Глинкой ворчливо, словно неохотно, поглядывая ласково и в то же время чуть отчужденно, и Глинку всегда трогала эта ворчливая, сдержанная доброта в сочетании со скрытым преклонением перед ним.
— С Титюсом поладил… на обеде и еще не раз приглашу к себе, — ответил Глинка, — человек он заведомо глупый, и «Руслан» не по нему. А Роллер? От Роллера ничего плохого не жду, да и Брюллов поможет.
— Вот видите, Михаил Иванович, в какой зависимости наш «Руслан»? И от обеда, и от обеденных речей… Ну, да нового в этом пет! Можно ли остановиться мне здесь у вас, среди чертей? Не очень дружу с нечистой силой, — он с намеренной почтительностью оглядел комнату, застеленную гарусным покрывалом кровать, маленькое фортепиано в углу, полочку с книгами. — За неделю бы кончили! Впрочем, молчу, Михаил Иванович, знаю, что стих мой — небольшое для вас подспорье… Уже небось без меня решили последнее?
— Что вы? — смущенно возразил Глинка, в действительности уже почти закончивший партитуру. — Можно ли мне одному?
— Рассказывайте! —
— Фортепиано в трактир я ведь не перенесу, — оборвал его Глинка с неожиданной резкостью, — а ко мне будете ходить — не всегда в нужный час попадете, потому, милый Валериан Федорович, чертей прикажу завесить простынями. Внесем софу и разместимся. Мне вам многое сказать надо, что это вы, право, держитесь сегодня как-то официально!
— Ну хорошо, Михаил Иванович, хороню, не буду, — заторопился Ширков, и смуглое горбоносое лицо его с напряженным до этого взглядом серых холодных глаз сразу потеплело. Именно этих слов он и ожидал от Глинки.
Устраиваясь, он ненароком обронил:
— В Петербург Лист приехал! Слыхали, Михаил Иванович?
— Говорили мне, — отозвался Глинка. — Приглашен я нынче к графине Ростопчиной, там увижу его. Да и Одоевский звал, говорил, что Лист у него будет. Домоседом я стал, Валериан Федорович, все больше наедине с «Русланом» сижу, миновали меня петербургские новости.
— Вот и хорошо. Давно бы так! — одобрил Ширков. — О Листе слышал, а вот не знаете ли, Михаил Иванович, где в Петербурге пришлые музыканты живут, «музыкальные ходоки» из Астрахани, из Самары, певцы да слагатели песен?
— В доме Кавоса найдете, у слуги. Там бывают такие занимательные люди! Недавно мне их нотные записи передали… А что вам до них, почему интересуетесь?
— Грех вам спрашивать, Михаил Иванович! — Ширков оторвался от дела — он ловко и быстро развязывал какой-то баул. — Не для Гедеонова ведь «Руслана» пишем, для них… Не только Виельгорскому и державной нашей столице, а волжским да сибирским городам о «Руслане» судить. Они-то и петь будут. Им потрафлять не надо!
— Все вы о том же! — качнул головой Глинка, поглядев на гостя со смешанным чувством благодарности и смущения. Ему и самому хотелось так думать, но жизнь сузила связи его с народом. Будто и верно, дальше Петербурга путей нет!.. За Ширковым, стояла сейчас в его глазах вся поющая, многоголосая Россия, приверженная песенной правде, сказам старины и чудесным распевам колоколов, среди которых голос Новоспасских звонниц еще до сих пор, казалось, звучал ему издалека.
2
К одной из своих сестер писал Михаил Иванович в час откровенности о любви своей к Керн: «…маменька советует мне умерять мои страсти — разве ты не знаешь, что моя привязанность к ней составляет потребность сердца, а когда сердце удовлетворено, страсти можно не опасаться. Я убежден, что соблазнов больших столиц следует более опасаться, чем последствий и проявлений чистой и сердечной привязанности… Близость особы, которая заключает в себе артистку, создает новую силу, между тем как удаление от нее терзает душу и изнуряет тело».