Глотка
Шрифт:
– И все это в интересах моей безопасности.
– Ведите себя осторожнее, – сказал Маккендлесс. – Выглядите вы, если честно, не очень.
– Рад, что был вам полезен, – сказал я.
Маккендлесс и Сонни направились к двери.
Я открыл журнал и попытался возродить в себе интерес к климаксу. Некоторые симптомы были на удивление знакомыми – обильное кровотечение, усиливающаяся боль, депрессия. Автор особо упоминал внезапные вспышки гнева против авторитетных личностей, которые напоминали внешне ушедших на покой цирковых бойцов. Я понимал, что надо Маккендлессу, но меня немного озадачивали его настойчивые намеки на то, что должно было непременно
Мы сразу узнали друг друга. Это был офицер Мангелотти. Если не считать отсутствия белой повязки на голове, выглядел он так же, как при нашей последней встрече.
– Но никто не сказал, что я обязан с вами разговаривать, – он посмотрел на меня с нескрываемой враждебностью. Складной стул скрипнул под ним, когда Мангелотти обрушил на него тяжесть своего тела.
4
Джеффри Боу, прорвавшись через пост внизу, появился у моей двери примерно через час после ухода Маккендлесса. Я ковырялся в холодной овсянке, которую принесли мне с кухни, то собирая ее в кучку, то размазывая по тарелке, когда до меня донесся голос Мангелотти.
– Нет. Проход запрещен. Убирайтесь отсюда.
Я подумал, что он пытается прогнать Джона Рэнсома, и крикнул:
– Эй, Мангелотти, впустите его.
– Нет, – сказал Мангелотти.
– Вы же слышали, что он сказал, – произнес до странности знакомый голос. Боу проскользнул мимо Мангелотти и заглянул в палату. – Привет, Тим, – сказал он, словно мы были старыми друзьями. Впрочем, может быть, мы уже успели ими стать – я поймал себя на том, что рад его видеть.
– Привет, Джеффри.
– Скажи офицеру, чтоб он дал мне пять минут, хорошо?
Мангелотти схватил Джеффри за плечо и отшвырнул его в коридор. Джеффри делал мне какие-то знаки над его головой, но Мангелотти снова толкнул его, и репортер исчез, а вскоре затихли и его протесты. Мангелотти был так зол на меня, что, вернувшись, с шумом захлопнул дверь.
Когда она открылась в следующий раз, я уже успел пожалеть, что не съел овсянку. На пороге стоял Сонни Беренджер с листком бумаги и планшетом.
– Ваши показания готовы, – сказал он, передавая мне листок с планшетом и доставая из кармана ручку. – Подпишите в любом месте внизу.
Большинство предложений начиналось со слова "я" и состояло не больше чем из шести слов. В каждом была по меньшей мере она опечатка, и грамматика оставляла желать лучшего. Это был краткий отчет о том, что произошло перед старым домом Боба Бандольера. Два последних предложения были такими: «Профессор Брукнер выстрелил два раза, попав в меня. Я слышал, что стрельба продолжается». Наверное, Маккендлесс заставил его переписать это не меньше трех раз, избавляясь от все большего количества деталей.
– Прежде чем подписать, я хотел бы внести кое-какие изменения, – сказал я.
– Что вы имеете в виду? – спросил Сонни.
Я написал «одним из них» после слов «попав в меня». Беренджер склонился над планшетом, чтобы прочесть, что я пишу. Сначала он хотел вырвать у меня ручку, но прочитав, расслабился. Поправив в последнем предложении грамматическую ошибку, я подписал показания.
Сонни взял у меня ручку и планшет, слегка озадаченный, но с явным облегчением.
– Просто подредактировал, – сказал я. – Ничего не могу с собой поделать.
– Лейтенант и сам любит редактировать, – сообщил Сонни.
– Я уже понял.
Сонни отступил на шаг от кровати и посмотрел на дверь, чтобы убедиться, что она закрыта.
– Спасибо, что не сказали, что это вы сообщили мне о фотографиях.
– Монро отпустит Джона домой, когда вы вернетесь с этими показаниями?
– Очевидно. Сейчас Рэнсом просто сидит за его столом и рассказывает байки про Вьетнам. – Сонни явно не хотелось уходить.
Он впервые взглянул открытым взглядом на бинты на моем плече и спросил:
– Сказать Рэнсому, что вы хотите его видеть?
– Я не хочу видеть никого, кроме Мангелотти.
Как только Сонни вышел, молодой и энергичный темноволосый доктор быстро сделал мне перевязку. Он сказал, что я примерно месяц не смогу владеть рукой, но в целом все в порядке.
– Хотя полиции явно кажется, что здесь вы в большей безопасности, – глаза его смотрели на меня с любопытством.
– Но я считаю по-другому, – заверил его я.
После этого я прочитал «Современное материнство». От корки до корки, включая объявления. И тут же понял, то должен сменить спортивную обувь и позаботиться о своем пенсионном обеспечении. На ленч мне принесли кусок цыпленка, такого бледного, что его едва можно было разглядеть на тарелке. Я съел все, даже обглодал косточки.
Когда спустя несколько часов появился Джон, Мангелотти отказался впустить его без разрешения из управления. На получение разрешения ушло довольно много времени, и пока они с Мангелотти препирались под дверью, я встал с кровати, выплеснул в раковину предназначенный мне раствор глюкозы и взглянул на себя в зеркало. Лицо у меня было чуть порумянее съеденного цыпленка и явно нуждалось в бритье. В отместку за журналы я помочился в раковину. К тому моменту, когда Мангелотти убедился, что его не уволят из полиции, если он впустит ко мне Джона, я успел забраться обратно в кровать, чувствуя себя так, словно я только что взобрался на какую-нибудь невысокую альпийскую вершину.
Джон вошел с потрепанной холщовой сумкой через плечо, закрыл за собой дверь, прислонился к ней и в отчаянии покачал головой.
– Можешь себе представить – этот парень еще служит в полиции. И что же он здесь делает?
– Защищает меня от журналистов, – сказал я, с вожделением глядя на сумку, на боку которой было написано красными буквами «Аркхэм».
– Самое странное, что ты действительно выглядишь как парень, в которого только что выстрелили, – сказал Джон. – Я заехал домой и захватил для тебя кое-какие книги. Никто не хотел говорить мне, сколько ты тут пробудешь, так что я захватил побольше. – Он раскрыл сумку и начал выкладывать на тумбочку книги – «Библиотека Хамманди», Сью Графтон, Росс Макдональд, Доналд Уэстлейк, Джон Ирвинг, А. С. Байэт, Мартин Эмис. – Некоторые книги принадлежали Эйприл, – сказал Джон. – А еще я подумал, что тебе интересно будет увидеть вот это. – Он поднял толстую книгу в зеленой обложке, так, чтобы я видел название – «Концепция святости» Алана Брукнера. – Это, наверное, его лучшая работа.