Глоточек счастья
Шрифт:
Абрикосов и Круглов не в счёт были. Они заранее подстраховались. Прапорщик заручился разрешением инженера эскадрильи. Механик он был неплохой, и потому не отпустить его два-три раза в год зарезать свинью инженер не мог. Понимал, что если хорошего прапорщика зажать, не отпустить на такое дело, которое его семью кормит, то человек просто уйдет с эскадрильи, а взамен его, либо никого не дадут, либо дадут такого, что лучше бы вообще не давали. Так что с Абрикосовым ясно всё прямо как божий день.
Круглов, зная, что предстоит мероприятие, и понимая, что в армии в любой момент всё поменяться может,
Шухов наморщил лоб, судорожно перебирая все возможные варианты игнорирования марксухи. Он посмотрел на ждущих его решения техников и увидел в их глазах неуёмную жажду маленького счастья, почувствовал, что ребятам, как зекам коротенького долгожданного свидания, печёнки хочется. Разрядки. Отдушины от обрыдлого надоевшего бытия.
Шухов хотел подарить людям счастье, только в случае данном ничего придумать не мог. Не выйти на сдачу зачётов всем экипажем во главе со старшим бортовым инженером означало ЧП как минимум в масштабах корпуса, а то и всей Дальней авиации. Игнорировать карлу-марлу в Советской армии не положено никому, так же, как в монастыре библию. Заболеть всем – это тоже не выход. В момент разберутся. Особый отдел долго возиться не будет. Пришьют такое, что и в сне страшном не увидать.
Вспомнят 1967 год, когда заводские бригады приезжали звёзды смывать и арабские буквы малевать на крыльях перед настоящим боевым вылетом на помощь Египту. А начальство всё в одночасье заболело тогда. Испугалось. Полки из-за отсутствия руководства высокого комэски вели.
Так вот, вспомнит особист 67-й год, проведёт соответствующую параллель и пришьёт там какую-нибудь измену или даже похуже что. В самом лучшем случае тогда будет просто остановка в продвижении по службе, в получении квартиры и вышвыривание из РККА по недисциплинированности, без пенсии и права ношения формы одежды. Никому и в голову не придёт, что попроще дело, что причина печёнка тут.
Шухов напряженно мыслил и наконец пришёл к такому выводу, что единственным выходом в данной ситуации будет являться инсценировка неисправности самолёта. «Если к концу дня найти какую-нибудь поломку, которую нужно будет устранять ночью, то всё получится, – думал Шухов, – если неисправность эту устранять до рассвета, то утром никто не спавших, помятых техников на марксуху не осмелится гнать. Их домой отправят мыться, бриться да переодеваться, а за время это дьявольщина-то и пройдёт».
В том, что вариант такой сработает, Шухов не сомневался. Он был твёрдо уверен: замусоленных небритых техников на ясны очи проверяющих не допустят, ибо это будет по армейским понятиям самым настоящим глумлением над таким священным мероприятием, как зачёты по марксистско-ленинской подготовке.
Инсценировку неисправности мог осуществить только Шухов. Он был кочегаром, и потому знать самолёт было его жизненно важной необходимостью.
– Не горюйте, ребята, – успокоил он своих коллег, – справимся мы с карлой-марлой поганой.
У ребят отлегло от сердца.
– Расчехлите мне самолёт, – приказал Шухов, – я буду двигатели гонять.
85-й вскоре был расчехлён, и каждый член технического экипажа занял своё место, предназначенное ему инструкцией по гонке двигателей на земле.
Шухов влез в кабину бомбардировщика и после нескольких неудачных попыток объявил старшему технику Охалкову, который был на связи у передней стойки, что третий двигатель не запускается.
Охалков отсоединил кабель связи от стойки шасси и посеменил к домику инженера эскадрильи. Вскоре оттуда показалась группа техников по авиационному оборудованию во главе с инженером эскадрильи и начальником группы по АО.
Они вместе с Шуховым попытались запустить двигатель. Не получилось. Тогда спецы проверили цепи запуска. Всё было исправно, но двигатель снова не запустился.
Вызвали полковых инженеров. Они по своему статусу обязаны были знать своё дело на порядок выше, чем эскадрильские специалисты, но и у тех не вышло однако.
К стоянке самолета № 85 уже летел «Газик» старшего инженера полка. Подъехав, тот выскочил на ходу и разразился неистовым авиационно-техническим матом. Шквал непристойной брани свалился сначала на полковых инженеров, потом на техников эскадрильи и лишь потом старший инженер, подполковник Бочкин, как бы вспомнив, спросил Шухова:
– А зачем ты вздумал двигатели-то гонять? Кто просил тебя?!
– Как же было не погонять третий двигатель, товарищ подполковник, когда дьявол прямо-таки вселился в него: запускается только тогда, когда сам захочет и, что главное, дело в чём дать ладу никак не можем?
– Ладно, Володя, – уже по-отечески сказал Бочкин, – зачехляй ты его к шутам. Пусть неисправный постоит ночь. Ничего с обороноспособностью страны не случится. Что поделаешь, если в академиях таких идиотов готовят, которые сущую безделицу на самолёте не в состоянии отыскать. Подумай сам, как я завтра глазами буду хлопать перед дивизионной комиссией. Мало того, что самолёт неисправен, так ещё и мудрые инженеры сделать ничего не могут. Позор!
– Товарищ подполковник! Зря вы меня уговариваете! Я в партию документы подал и с неисправного самолёта, как коммунист, уйти не имею права, поломку же, обещаю, мы отыщем и устраним к утру, и комиссия дивизионная знать о том ничего не будет.
Подполковнику Бочкину сказать на это было нечего. Отдать приказ оставить на ночь небоеготовый самолёт права он не имел. Выругавшись в сердцах, плюнул на бетон Бочкин да уехал.
Под самолётом осталась целая толпа специалистов, которые не знали, что делать. Ведь и так несколько раз проверяли цепи, но как только дело доходило до запуска, в самолёт как будто вселялся Дьявол.
Воцарилось молчание.
– Товарищи инженеры! – разорвал тишину Шухов. – Езжайте-ка вы домой да спите спокойно. Тут не техническая неисправность. Здесь дело мистическое сугубо. У самолёта есть душа. Устал кормилец. Решил отдохнуть наедине с экипажем и соответственно оставил нас сегодня возле себя. Если вы останетесь – только разозлите его, помешаете потому что. Так рассердите, что потом заводские ладу не смогут дать.
Хотя специалисты приняли слова Шухова за шутку, однако согласны полностью были в том, что повторять одно и то же нет никакого смысла, и решили мудрости народной на милость сдаться: утро вечера мудренее.