Глоточек счастья
Шрифт:
Инженеры уехали домой, а на аэродром медленно ночь легла.
Круглов и Фомин остались ночевать на самолёте. Как только с глаз скрылся последний инженер, Шухов скомандовал:
– А теперь спать, ребята! К утру все как огурчики быть должны!
Нервное напряжение и жара прошедшего дня сделали своё дело, и люди, кто где, заснули, завернувшись в самолётные чехлы.
Спали все, только Шухову не спалось. Тишина ночного аэродрома околдовала. Приятно ощущать себя победителем.
О том, как Шухову удалось сымитировать неисправность, которую не могли отыскать все инженеры полка, я вам не
«Вот и сделал богоугодное дело. Почти победил дьявола», – размышлял Шухов. В том, что карла-марла от дьявола, не сомневался он ни на йоту. Всё шло пока по плану.
Победная эйфория и неотразимая красота южной ночи породили вдохновение, а оно, в свою очередь, выплеснулось стихами на помятый клочок бумажки, вырванный из старого двигательного формуляра.
Спят самолёты, пуст аэродром,
Заря одела небо в позолоту,
И тишина, царящая кругом,
Пророчит утром ясную погоду.
И только солнце, радуя Казбек,
По полосе прокатится лучами,
Ракетоносцев стартовый разбег
Разбудит мир, что спит под небесами.
И солнцу гимн моторы запоют,
А корабли, торжественно взлетая,
С землёй прощаясь, крыльями качнут
И уплывут на сложные заданья.
Ну, а пока колдует тишина,
Я на чехле балдею сладко в ней.
А рядом молча падает Луна
На Млечный Путь посадочных огней.
Шухов написал стихи. Подкорректировал их немного и заснул, ну и сон сразу ему приснился…
…Сидит он на взлётной полосе, а рядом стоит самолёт его, да не вдоль, а вот поперёк почему-то. А вокруг, как вымерло всё. Никого: ни людей, ни машин, ни самолётов – поле голое. Ни конца, ни края не видно.
Вдруг выплывает из облака сатана. На стабилизатор садится и пронзает взглядом дьявольским кочегара. Прищуривается, значит, после и конкретно ему в лоб говорит:
– Ну что, дружище! Думаешь, победил ты меня? Дурак! Победить меня невозможно. Непобедим и бессмертен я: ссориться со мною не надо. Будешь моим верным слугой – всё у тебя будет. Станешь врагом моим – живьём сгною. Всяка удовольствия тебя лишу в наглую. Выбирай!
– Хорошо, сатана. Стану твоим верным слугой, – подумав немного, ответил Шухов. – Но ответь мне на один единственный вопрос: от кого карла-марла – от тебя или Бога?
– От меня, – ответил сатана.
– Вот поэтому и не буду я покорным слугой, потому что карлу-марлу терпеть не могу. Так что обходись как-нибудь без дружбы моей.
– Зря, выпендриваешься, кочегар. Пожалеешь ты скоро, что слугою моим не стал. Завтра же пожалеешь. Не забывай, что много всего вокруг тебя моего. Даже звёзды на самолёте и на погонах твоих – и те от меня. И на Кремле звезда горит моя – пентаграмма. Глаз всепроникающий мой на их каждом луче коротком. Знаю всё обо всех, всё вижу. А иначе бы я князем тьмы не был, то бишь князем мира сего.
Сон прервался. Шухов открыл глаза и ощутил яркий утренний свет и волшебную свежесть прохладного летнего кавказского утра, и взгляд сразу же почему-то наткнулся на стабилизатор. На нём красовалась здоровенная красная пентаграмма. «Ну и приснится же дрянь такая», – глядя на звезду, подумал Шухов. – А эти рогатенькие и вправду кругом. Глаз не успел продрать, как уже тут они. Ну да бог с ним, с дьяволом».
– Подъём! – крикнул он. – Приготовиться к запуску двигателей.
Экипаж чётко и правильно выполнил все положенные действия и вскоре третий двигатель, медленно набирая обороты, загудел, фыркнул и запустился. Немного поработав на малом газе, Шухов выключил мотор.
Старший техник пошёл на командный пункт инженера эскадрильи доложить об устранении неисправности. А после экипаж растворился словно. Исчез! Дружная, спаянная команда рванула к финишу, к долгожданной цели такой – к дому Абрикосова Васи.
С самолётом что было, мало интересовало кого: кочегарова то забота. Праздничек захватил собою цепкою хваткой мёртвой.
Калитка дома Абрикосова заскрипела, и весь технический экипаж самолёта № 85, а также Круглов и Фомин проскользнули в неё. Большой казацкий двор очень напоминал зажиточную помещичью усадьбу. В самой глубине его, чуть ли не по всей длине, располагался свинарник, где ждал смерти здоровенный кабан. Был он килограммов под триста весом.
У свинарника погребок открыт – ровно на подпорочке ляда. Тут же будка, в ней кобель лохматый. Птица мелкая рассекает. ИндюшИны вперевалку шествуют, их под дюжину. Прямо монстры. Доброму барану в весе фору дадут, потому и дефилируют гордо. Вид у них такой же как у сбитных ментов, что идут по маршруту чинно.
Круглову один такой индюк почему-то здорово не понравился, и он предложил Абрикосову:
– Слушай, Вася, давай я тебе, кроме свиньи, ещё и вот этого сопливца зарежу, ходит, падла, ухмыляется, прямо замполит наш. Сопли развесил, нахохлился. Безобразие.
– Да вы, товарищ капитан, не волнуйтесь. Если вам индюки мешают, я их в сарай закрою.
– Эх ты, Абрикосов. Помазок – одно слово. Ты же видал, как я режу? Видал! А коли так, то значит знать должен, что ас я – суперпрофессионал. Таких мастеров художественного убоя свиней на всём свете белом нет больше! Разве может, скажи, индюк помешать мне?
Саша Круглов действительно был непревзойденным мастером по резке свиней. Ремесло он перенял у деда, также бывшего нарасхваты в деревне. Оставил дед внуку, кроме искусства своего, ещё и отличный немецкий штык. Трофейный, из отменной стали круповской.