Глоточек счастья
Шрифт:
А пока Абрикосов катался по траве, источая от боли авиационно-технический мат, Шухов зарядил ружьё и, подойдя к роковому квадрату, выпалил дуплетом в голову животного. Для кабана всё кончилось, но для товарищей всё ещё начиналось только.
Нужно было достать тушу и разделать её до прихода с работы жены прапорщика Абрикосова – Оксаны. Ни о каком празднике никто уже и не мечтал. Да и Круглова надо было в санчасть тащить. Какой уж тут праздник?
«Ну и натворил ты делов, дьявол!» – подумал Шухов и почувствовал, как тихо прошуршал лёгкий ламинарный ветерок. Он подошёл к погребу и заглянул внутрь. Там четверо офицеров пытались вытолкать по лестнице тушу, но не получалось ничего. Перемазанные рассолом, кровью,
Раненый Круглов, наблюдая за мучениями товарищей и очень переживая за них, вновь решил советом помочь:
– Мужики, один только выход остался: порубить его там, в погребе, да затем по частям вынуть. Поживее, друзья, давайте, чую, братцы, скоро дойду. Надо, понимаете ли, в больницу меня.
Как ни крути, а подсказка Круглова показалась всем единственно реальным выходом из создавшейся ситуации. Абрикосов взял топор и полез в погреб. Там в кроваво-рассольном аду, ранясь о безжалостные шипы стеклянные, маты бешеные выгибая, разрубил-таки наконец Абрикосов вепря крестом, по частям какой после вынут был.
Правда, вот с последним куском закавыка вышла. Зацепился он, каналья, за штырёк в стене, ни в какую дальше вверх не желая. Только-только с тем кусочком разобрались, как сосед пришёл, что стремянку давал недавно. Посмотрел станичник этот по сторонам и от ужаса чуть не умер.
Перевёрнутый, да и искорёженный стол и бутылки из-под водки битые. Куры да индюшки в крови. Мёртвый волкодав. Раненый, видно, умирающий офицер. Публика, перемазанная чем-то красным, будто бы кидавшая банками друг в друга: то ли с вареньем, а то ли с кровью консервированной, человеческой. И ещё кабан, вынимаемый из погреба по частям. Ружьё, лежащее на траве, и несколько гильз рядом.
Не задавая лишних вопросов, испугавшись смертельно, он что было духу вылетел со двора и понёсся по станице. Высокий, тучный, здоровенный мужик, как спринтер, летел, обернуться боясь. Он всем своим нутром чувствовал: бежать надо – иначе гибель! Уничтожат как единственного свидетеля. Что убийцы явно были на то способны, сомневаться не приходилось.
Пролетая мимо правления, сосед лоб в лоб столкнулся с участковым и, видя в нём первого встретившегося реального защитника, остановился.
– Дмитрич! Быстрее к Абрикосу во двор! Там вояки перестрелку устроили! Раненые, убитые валяются по земле! Озверели! Еле ноги унёс!..
Участковый сорвался с места и рванул в правление, в кабинет свой, райотдел поскорей набрал и заорал в телефон неистово:
– Братцы! Это Дмитрич со станции Слепуховской. У меня ЧП! Военные стреляются в доме прапорщика по адресу: Огородная, 6. Срочно подкрепление высылайте и возьмите из части представителей. Автоматы пускай берут!
Пока участковый говорил по телефону, сосед отдышался и первым проходящим мимо правления станичникам принялся рассказывать про дела в доме прапорщика-соседа. Желающих послушать становилось всё больше. Кружок вокруг рассказчика ширился, и вновь прибывающим слушателям даже приходилось подниматься на носки, чтоб рассказчика получше видеть.
– …Абрикос только что ко мне за лестницей приходил. Сломалась, говорит. Сразу это мне очень подозрительным показалось: Васька-то в позапрошлом году сделал её из доски дубовой. Ну как, думаю, лестница такая в погребе поломаться может? Её и на земле сломать-то очень даже не просто. Ну а, чтобы в погребе её исковеркать, бомбу атомную туда кинуть нужно. Вот и решил я проверить, что же там творится такое?
Прихожу во двор к нему – в глазах стемнело – спужался так. Вокруг погреба вояки кружком стоят. Злые такие все. Окровавленные. Да ещё какой-то дрянью перемазанные. Рядом с погребом будка перевёрнутая лежит, возле же – собака на цепи, дохлая. Офицеры за верёвку из погреба заднюю часть кабана тянут, а Абрикос её снизу подталкивает. Оторопел я, а как по сторонам глазами провёл: мрак. По двору, как Мамай прошёл. Стол, стулья, бутылки с водкой побитые валяются, а возле свинарника один вояка раненый лежит. Не встаёт. Доходит. Ну а главный ихний стоит возле погреба, ухмыляется, рядом с ним – дробовик на траве, и гильзы вокруг разбросаны. Вволю, видимо, натешился гад. Короче, что там было, не понял со страху я. Резались ли они, стрелялись ли, на зверей ли домашних охотились – не знаю, но одно вот точно уяснил себе: лестницу мою поломал кабан, в погреб, видимо, которого чумовые загнали. И когда я всё то увидел, понял, что и меня пришьют, как единственного свидетеля кончат. Слава богу, вытащил милосердный Господь!
Станичники, конечно, могли бы посудачить об этом невероятном происшествии, но какой смысл в пустом разговоре, когда всё рядышком, и можно всё это невиданное да интересное собственными глазами узреть. Вот они и рванули к дому односельчанина своего. Растянувшись цепочкою вдоль забора, медленно, побаиваясь свинцового сюрприза, сантиметр за сантиметром, крадучись приближались казаки к цели. Слух же по станице словно ком снежный летел и подробностями обрастал новенькими.
Согласно ему досужему Абрикос в храп на аэродроме денег уйму продул – задолжал коллегам. Поэтому о кабане вопрос ребром стал. Отбирать пришли. Ваське жалко. Ну и получил станичник бедный за то: перещёлкали всё живое, самого в подвал загнали, чтоб в прохладе там поумнел.
В течение нескольких минут известие о столь невероятных для станицы событиях дошло до фабрики, где работала Оксана Абрикосова – жена уже известного нам героя. Сорвалась она и домой помчалась стрелой. А там, сразу же после молниеносной ретировки соседа, не стали зря время терять. Шухов подал команду:
– Всё! Товарищи! Бал закончен! Ноги надо уносить, мужики!
Из двух жердей и плащ-палатки старой смастерили неплохие носилки и положили на них стонущего Круглова. Чтобы не привлекать внимания станичного народа, через огороды пошли гуськом. Окровавленные, замызганные всяким дерьмом, военные напоминали бойцов, вырвавшихся из окружения после тяжёлого и неравного боя.
Фомин, которому после Круглова досталось более всех, ковылял с трудом, и потому его под обе руки держали. Шухов шёл рядом с ним. Когда выходили из калитки огорода, носилки зацепились брезентом за столб, и их, как и кусок последний вепря, очень долго освобождали. Глядя на возню, заворчал Фомин совсем недовольно:
– Ну на кой чёрт мы тащим это дерьмо? Сам Господь его отсюда уносить не даёт, хочет, чтоб Оксана добила. Ведь нагадил, как негодяй последний, и тащи стервеца ещё.
– Да пойми ты, Фомин! Сердца у кабана либо не было вовсе, либо оно у него не там, где надо! Промахнуться я не мог! – простонал Круглов.
Фомин хотел было что-то обидное в ответ сказать, только Шухов прервал:
– Не допекай человека, Петрович! Чистую гутарит правду. Сердце справа оказалось у кабана! Это я уж сам проверил, так и быть, поверь мне!
Круглов от радости, что есть хоть один человек в этом мире, который не только поверил ему, но и доказательства невиновности его отыскал, приподнялся на носилках, желая выразить благодарность, но сознание потерял резко.
Выйдя из станицы, отряд остановился у дороги, по которой как раз полковая «Скорая помощь» ехала. Шофёр, увидев группу окровавленных, замызганных офицеров, остановился. Из машины выскочил фельдшер Вася и, испуганно глядя на такой странный народ, раскрыл от удивления рот.