Глоток огня
Шрифт:
– Кто? Круня? – спросил Даня.
– Не знаю. Может, и Круня. А может, и не Круня. Имеются, короче, деятели, – рассеянно отозвался Макар, явно думая уже о чем-то другом. – Слушай, друг… У меня тут к тебе дело есть. Рублей триста не подкинешь? Выручи!
Поняв, что это и есть главная причина визита Макара, Даня вздохнул и открыл ящик стола:
– У меня нет трехсот. У меня вот есть две по сто и есть пятьсот одной бумажкой…
– Давай пятьсот! Я сдачу верну! – с готовностью предложил Макар.
Даня, немного поколебавшись, протянул ему деньги.
– Странно… С пятисот у меня сдачи нет, – озабоченно сказал Макар. – Все какие-то сильно крупные. Давай еще две по сто.
И он решительно протянул руку.
– Зачем? – не понял Даня.
– Как зачем? Чтобы я сдачу с крупной мог дать…
Даня, не сообразив, как можно сдать сдачу с пятисот, получив две по сто от того, кто дал тебе и пятьсот, все же протянул ему еще двести. Макар опять стал рыться в карманах, изредка с подозрением поглядывая на ковер и будто подозревая, что потерял деньги где-то у Дани в комнате и тот теперь сможет их прикарманить.
– Надо же… нет ничего! – признал Макар наконец. – Кажись, я Сашку с утра выручил. Он вечно без копейки сидит. Может, подкинешь еще триста для ровного счета? Тогда я буду должен тебе тыщу. А?
– У меня нет, – твердо сказал Даня.
– А у родителей? У родителей есть? – быстро спросил Макар.
– У родителей тоже нет! – сказал Даня еще решительнее.
– Ча, вообще никак? Совсем без денег сидят? – удивился Макар.
– Да, – сказал Даня. – Совсем.
– А едят что? Одну перловку?
– Да, – заверил Даня.
– Быть такого не может! Давай я сам у них спрошу! Может, завалялась где тысчонка-другая?
– НЕ НАДО! – очень медленно сказал Даня и зачем-то взял со стола молоток.
Макар посмотрел на молоток, вздохнул и смирился.
– Чего ты завелся? Я же пошутил! – сказал он миролюбиво.
– А я посмеялся! – ответил Даня.
Теперь, когда Макаденьги уже были получены, можно было бы и уйти, но уходить без союблюдения политеса Макару не хотелось. Он подошел к Даниному столу и стал перебирать книги.
– Ни-ко-лай Ле-с-ков [3] , – чуть ли не по слогам прочитал он. – И что? Николай Лесков жив или умер?
3
Николай Лесков – русский писатель (1831–1895).
– Умер, – сказал Даня.
– Во год какой кривой!
В голосе Макара сквозило бесконечное удивление. Человек умер, а кто-то книжки его читает и вроде как с ним беседует. Во дела! Просто какое-то вызывание духов.
Даня кашлянул.
– Ну ты еще заходи! – сказал он бодро.
– Обязательно, – пообещал Макар и, испытывая облегчение ничуть не меньше
Даня на всякий случай опять проводил его до консьержки. У них в подъезде почти на каждом этаже стояли где велосипеды, где коляски, где дорогие лыжи, и он немного опасался, что одна из этих вещей может случайно увязаться вслед за Макаром, ладони которого были чем-то вроде громадного магнита.
– Ну давай пять! – сказал Макар, когда запищал замок и Даня открыл перед ним подъездную дверь. – Не скучай тут, брат! Кавалерии что-нибудь передать?
– Привет передавай, – сказал Даня.
Макар важно кивнул и зачем-то посмотрел на Данины руки, будто привет был чем-то вроде пакета, который ему предстояло захватить с собой.
– А я тут это… ныряю, – сказал Макар, в последний момент вспоминая, что не все еще рассказал. – Мы почти все ныряем. Ну, младшие шныры в смысле. И, представляешь, никто пока закладки не прикарманил. Сильно, да?
– Пока! – повторил Даня с нажимом. – До свидания! Иди осторожно! Тут вот ступенечка!
– А ча такое? – удивился Макар. – Ну пока! Странный ты!
Он сунул руки в карманы и вперевалочку зашаркал к метро, не замечая, что из припаркованной серой машины за ним внимательно наблюдают двое мужчин.
Даня вернулся в кабину лифта и, пока лифт поднимался, попытался стереть надпись «Ракета на США». Увы, надпись не стерлась, только палец запачкался.
У себя в комнате Даня обнаружил своего родителя, Андрея Викторовича. Долговязый и грустный, чем-то похожий на нахохленного мерзнущего журавля, родитель стоял у стены и разглядывал пробковую доску, разноцветные кнопки на которой были пришпилены так, что образовали число «3».
– Что значит «три»? – спросил Андрей Викторович.
– Тебе будет неинтересно! – недовольно отозвался Даня.
Андрей Викторович обиделся.
– Давай предположим, что мне это будет интересно! – сказал он.
– Ну хорошо, – уступил Даня. – «Три» означает количество напрасно убитых сегодня часов. Два часа я перезаливал систему, которую можно было и не перезаливать. Двадцать минут простоял перед зеркалом, пытаясь определить, действительно ли мои мышцы такие дохлые или мне это только так кажется. Еще сорок минут слабовольно читал глупый журнальчик, который мама забыла на кухне. Итог: три часа потерянного времени. Десять тысяч восемьсот секунд.
Андрей Викторович ковырнул пробковую доску пальцем, проверяя, не крошится ли она.
– Ладно… А если бы ты, допустим, час прождал автобуса? Это бы вошло в потерянное время?
– Нет. На остановке я бы читал книгу на телефоне. И это было бы уже не убитое, а вынужденно израсходованное время. То есть не моя вина! – буркнул Даня. Ему хотелось побыть одному, грустя о ШНыре, а приходилось отвечать на глупые вопросы.
Андрей Викторович присел на угол дивана. Своего сына он уважал и немного побаивался, не понимая, как он, скромный начальник небольшого банковского отделения, ухитрился породить такое вот ученое чудо.