Глубина моря
Шрифт:
Юдит кивнула.
— Я не знала, что ты тоже здесь, — сказала она. — Когда ты приехала?
— В августе тридцать девятого. А ты?
— В апреле.
Да, Штеффи вспомнила, как однажды весной Юдит исчезла из класса. Никто не обратил на это особого внимания. В Еврейской школе дети приходили и уходили. Внезапно кому-нибудь удавалось эмигрировать. Но семья Юдит принадлежала к числу тех, кто почти не имел шанса выехать из Вены. Польские евреи, многодетные, без денег.
— Где ты живешь?
Штеффи рассказала.
— А ты?
— Я живу в Еврейском
Штеффи даже не знала, что в Гётеборге есть еврейский детский дом. Но Юдит рассказала. Там жили только девочки, большинство — подростки, но были и помладше.
— Сначала я попала в еврейскую семью, — сказала Юдит. — Ты знаешь, моя семья из ортодоксальных, и папа настаивал, чтобы я жила у евреев. Но его расчет не оправдался, потому что в этой семье не соблюдали религиозных обычаев и никогда не ходили в синагогу. Я была им в тягость, поэтому через полгода они сказали, что не могут оставить меня. Тогда я попала к крестьянам в Дальсланд. Они заставляли меня есть свинину и работать со свиньями на скотном дворе. Я все время плакала, и они тоже отказались от меня. Затем я оказалась в шведской семье в Буросе. Там меня держали за домработницу. Все же это место было лучшим, потому что они оставили меня в покое. Но осенью в прошлом году семья переехала в Стокгольм, а я попала в детский дом.
— Как же тебе не повезло, — сочувственно сказала Штеффи.
— Не повезло? Не знаю! Сюзи жила в пяти разных семьях, прежде чем зимой попала в детский дом, — сказала Юдит.
Штеффи посмотрела на пухленькую Сюзи. У нее было угрюмое личико и грустные глаза. Трамвай замедлил ход.
— Мы выходим, — сказала Юдит.
Она встала и тронула Штеффи за руку.
— Зайди к нам ненадолго! Или ты спешишь?
Штеффи задумалась. Дома у Май скоро ужин. Но она все еще сыта после английских сэндвичей Хедвиг Бьёрк, а когда за столом десять человек, не так уж важно, одним больше или меньше.
— Нет, — сказала она. — Я не спешу.
Девочки сошли с трамвая.
— Они жадные? — спросила Сюзи. — Те, у кого ты живешь?
— Почему?
— Твоя обувь, — сказала Сюзи и показала пальцем. — Ты же ходишь в зимних ботинках, хотя уже май.
Штеффи не хотела рассказывать, что случилось с ее туфлями, но и не хотела, чтобы Сюзи и Юдит думали, будто тетя Марта с дядей Эвертом жадные.
— Мои туфли в ремонте, — солгала она.
Они поднялись на холм, окруженный высокими замысловато украшенными деревянными виллами. В одной из них располагался детский дом.
Юдит показала Штеффи дом и познакомила с девочками. Многие приехали из Вены, и пару из них Штеффи узнала. Одна девочка ехала в Гётеборг в том же поезде, что и Штеффи с Нелли.
— Я не знала, что таких, как мы, так много, — сказала она Юдит.
— Нас примерно пятьсот человек, — сказала Юдит. — Во всей: Швеции.
— Так много?
Юдит одарила Штеффи холодным взглядом.
— Это не много, — сказала она. — Подумай о тех, кто остался! А финских детей они
— У тебя тоже светлые волосы и голубые глаза, — сказала Штеффи.
— Я — еврейка, — сказала Юдит. — Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.
Они сидели в общей комнате девочек. Дом был полон звуков: голоса, беготня по лестницам, звон посуды из кухни.
— А твоя семья? — спросила Юдит. — Ты знаешь, где они?
— Мои родители в Терезиенштадте. Моя младшая сестра — здесь.
Юдит замолчала. Затем сказала:
— Тебе повезло, что здесь у тебя кто-то есть. И существуют места гораздо хуже Терезиенштадта.
— А где твоя семья?
— Два моих брата — в Палестине, — ответила Юдит. — Они уехали в тридцать восьмом. Сестра хотела поехать с ними, но папа считал, что она слишком молода. А для того чтобы поехать сюда со мной, она уже не подходила по возрасту.
— Как это?
— Уехать как ребенок-беженец можно до шестнадцати лет, — сказала Юдит. — Эдит исполнилось семнадцать. Ты и правда ничего не знаешь.
— Где они сейчас?
— Старшего брата расстреляли, — сказала Юдит. — Три года назад. Маму, папу и Эдит депортировали в Польшу в сорок первом. Сначала от них приходили письма, но теперь вот уже полтора года я о них ничего не слышала.
— Думаешь, они… — нерешительно начала Штеффи.
— Я не знаю. О Польше ходит дурная слава. О лагерях смерти… и о газе.
— О газе?
— Терезиенштадт лучше, — сказала Юдит. — Можешь радоваться, что твои родители там.
Они тихо сидели. В комнату долетали приглушенные звуки дома. На улице за окном трепетала молодая листва высокого каштана.
— У Сюзи было два младших брата, — сказала Юдит. — Она приехала сюда из Берлина в девятилетнем возрасте. Одному брату было три, другому — пять, и мама Сюзи решила, что они слишком малы для поездки.
— Где сейчас ее братья?
— Сюзи не знает. Письма перестали приходить полгода назад.
— Как ужасно!
Штеффи чувствовала себя пристыженной. Она так мало знала по сравнению с Юдит, она получала письма от мамы с папой, и к тому же, несмотря ни на что, она не была совсем одна.
— Когда закончится война, я уеду к своим братьям в Палестину, — сказала Юдит. — Я хочу быть с ними и строить свою страну. Страну для всех евреев, где никто не сможет нас преследовать.
Штеффи мало знала о Палестине. Она имела слабое представление о пустыне, море и палящем солнце. Просто где-то очень далеко.
— Да, — неуверенно сказала она. — Наверное, это хорошо.
— Я коплю деньги на поездку, — сказала Юдит. — Откладываю все, что остается после того, как заплачу за себя. Поэтому я здесь живу. Выходит дешевле, чем снимать свою комнату.
— Где ты работаешь?
— На шоколадной фабрике. Никогда не думала, что можно ненавидеть запах шоколада.
Штеффи прикусила губу. Она чувствовала себя избалованной, требовала содержания, чтобы учиться, в то время как Юдит надрывалась на фабрике.