Глубинка
Шрифт:
Работа была немудреной: клал на чугунную плиту четыре деревянные рейки, сверху фанерный лист, вколачивал восемь гвоздей — и боковина готова, в стопку ее, и начинай новую. Только набив руку на боковинах, можно было ждать перевода на самый ответственный участок цеха — сколачивать из заготовок ящики. Тут и паек был получше, и зарабатывали побольше. Здесь была вершина квалификации ящичного цеха.
А пока Котька бегал с тележкой, подвозил к своему верстаку фанеру, рейки, изворачивался, чтобы вырвать у кладовщика нормальных заводских гвоздей, а не проволочную или листовую сечку. Такие гвозди звали гнутиками. Они с одного удара редко входили в дерево, изгибались кольцом,
Зато когда получали у кладовщика нормальные гвозди — работа кипела. За перевыполнение плана сбойщику давали лишний килограмм хороших. Их припрятывали на черный день: У каждого была своя заначка, тайная, тщательно оберегаемая.
Через два месяца работы Капа сказала:
— Давай, Костя, на ящики становись. Двух парней в армию взяли, так что — давай. И Васю Чифунова поставлю. А боковинки мелкота осваивать начнет. Пятерых к нам из детдома прислали.
В этот первый день на полной сбойке Котька к концу смены сколотил тридцать ящиков. Не сильно отстал и Ходя, всего на пять штук.
— Нормально, ребятки, дело пойдет, — похвалила их Капа. Ее место тут же в цехе за столом в самом углу. Сидит, поглядывает на свою «гвардию», как она называла парнишек, что-то пишет в журнале, а то уйдет, поругается из-за задержки пиломатериала, вернется не в духе, но на своей «гвардии» злость никогда не срывала. Свернет длинную папиросину и молча сидит, дымит.
До войны, после семилетки, Капа училась в двухгодичном техникуме, вернулась мастером и работала хорошо. Потом пошли неурядицы личные и производственные, ее сняли с должности мастера и направили в коробочный цех на спичечный конвейер выправляться. Выправилась, вернули в ящично-распиловочный. Теперь над ее столом всегда красный флажок — передовик. И еще она отвечает за столярный цех, недавно организованный. Работали в нем женщины и старики, делали крепкие, на шипах, ящики для мин, гранат да еще какие-то длинные и узкие «гробы» на металлических застежках. Для чего они, никто толком не знал. Поговаривали — под снаряды для «катюш».
Утром, как только Котька входил в цех, сразу глядел в сторону стола и встречался с Капиным взглядом. Она кивала ему, и он по ее взгляду, по улыбке определял, как и что. Если глаза веселые — получила письмо, если просто кивнет, а сама будто мимо смотрит — не было весточки, переживает. И сам он весь день тревожится: домой уж какой день письма от Кости не приходит, мать извелась совсем. Думал, может быть, Капа получила, а тут и подходить к ней спрашивать не надо — и так все понятно.
Вот и нынче он понял по Капе, что нет известий. Надо ждать, напишет. Он не очень-то любит письмами баловать, не то что Сережа. Этот шлет их регулярно. Потому за него и тревоги меньше. Но как не переживай, а дело стоять не должно. К обеду половину нормы Котька сделал. Как только заревел гудок, сзывая рабочих в столовку, он сунул молоток за пояс, как все делали, чтобы не сперли инструмент, к которому привыкла рука, и пошел обедать.
Столовка была на территории фабрики и кормила только рабочих. Раньше других, до гудка, посланный мальчишка-подсобник уже занял очередь у раздаточного окошка. Раздатчица брала талоны, пересчитывала и начинала метать на залитый оплесками подоконник красные глиняные миски, доверху наполненные супом.
— Одна!.. Две!.. Три! — считала она, мелькая потным лицом в окошке.
Ящичники тут как тут. Подхватывают миски — и бегом к столикам. Очередь шумит, подгоняет. Раздатчица просит есть побыстрее, мисок не хватает. А попробуй быстрее: суп из кислой капусты, только что с плиты.
Управились с первым — и с этими же мисками за вторым, вне очереди. Сегодня каша, размазня гороховая. Тоже горячая, но дуешь на нее — матовой корочкой подергивается, и корочку эту ложкой сгребаешь — и в рот. Сытная пища. Это не пюре из картошки, почему-то обязательно мороженой, после нее голод через час дает знать о себе. А горох сытость в брюхе долго держит, знай помахивай молоточком.
После второго — чай. Этого пей сколько хочешь, он в бачках стоит, сушеной морковью запаренный, даже чуть слатит.
В столовой шум ровный, как в улье, кто что говорит — не поймешь. И парно, и дух кислый. Отобедали — на улицу. Время еще есть, закурили, кто курит, сидят на лавочке вокруг бочки, в землю вкопанной, дым коромыслом. Мужики анекдоты про Гитлера с Геббельсом рассказывают, а парнишки своим заняты — в чику играют, в пристенок. Котька тоже стучал битой по искореженным пятакам, а сам поглядывал, не покажется ли из столовки Вика. Наконец она вышла с двумя подружками. Они втроем работали в теплице, которую соорудили Осип Иванович с Удодовым.
После гибели сыновей Филипп Семенович жил один: Любава не могла находиться в доме, из которого ушли и куда не вернутся никогда ее дети. Уехала к сестре под Читу. Филипп Семенович не покинул поселок, да и захотел бы — не отпустили с производства. Он среди знакомых людей переживал свое горе, так оно легче, но в доме своем тоже не жил, ночевал и дневал в теплице или у Костроминых. Они с Осипом Ивановичем не подкачали: уже в начале июня в столовую стала поступать диковинная редиска — длинная, белая и сочная. Ее выдавали в обед через день по штуке на рабочего. Редиска была огромной, граммов по двести, сорта необыкновенного, из заморских краев. Людям, пережившим суровую зиму, отощавшим на скудном питании, она вовремя пришла на помощь, остановила начавшуюся было цингу. А теперь на очереди были огурцы, а там помидоры.
Времени до начала работы немного оставалось, и Котька пошел следом за девчонками. Вика, как знала, что он пойдет следом, остановилась и поджидала его, глядя из-под надвинутой на глаза косынки. Девчонки, удаляясь, хихикали.
— Что им, смешинка в рот попала? — спросил Котька. — Привет. Сегодня еще не виделись.
— Приветик! — Вика улыбнулась. — Пусть смеются. Ты к отцу?
— И к нему тоже. Он там?
— Уходили на обед — был.
Котька прошел по междурядью в дальний конец теплицы. Отец был там, разговаривал с Удодовым и Чи Фу. Корейца тоже привлекли к работе в фабричной теплице, и теперь разговор у них шел о том, каким образом передать все хозяйство Чи Фу, а им — Удодову и Костромину — переключиться на рыбалку. Дело они наладили, теперь только следи, девчонок направляй, и овощь будет. Не корейца, прирожденного огородника, учить этому. А рыбалка — особое мероприятие, там не только умение важно, но чтоб и везение присутствовало. Она не каждому, кто хочет, в руки идет, рыба.
Увидев Котьку, отец подошел к нему.
— Ну, как дела? — спросил он.
— Ничего. Сегодня план перекрою, — похвастал Котька и тут же понизил голос до шепота: — Дай штуки две-три редиски?
— Это еще что такое? — отец помахал перед лицом ладонью. — Никаких гвоздей на этот счет. Завтра в столовой всей утренней смене давать будут. Потерпи. Мы тут сидим, на грядки дышим, чтоб к ночи подросла, вторую смену покормить.
— Я хотел Капу угостить.