Глубокая тайна
Шрифт:
– Это был опрометчивый поступок, – нашлась Хизер, выдрессированная тиранией толерантности. – Французские грузчики ничем не лучше африканских.
– Разумеется, – смиренно подтвердил Быков.
Он мог бы долго острить по этому поводу, но пожалел подругу и поинтересовался, зачем ей так много вещей. Она объяснила, что везет не только и не столько киноаппаратуру, сколько медикаменты, книги и обучающие материалы, собранные благотворительной организацией для жителей Уганды. Ему стало стыдно. Иронизировать легко. Быть бескорыстным куда труднее.
При выходе из здания аэропорта
Быков так не умел. Его рукопожатие было скованным, а улыбка несколько натянутой. Дело было не в происхождении или социальном статусе туземца. Просто Быков его совершенно не знал и вел себя сдержанно.
Кирунда был не просто высок, а долговяз, носил короткие шорты и желтую Mika с изображением Тарзана, оседлавшего льва. Внешность его была типично негроидной: курчавые волосы, приплюснутый нос, толстые губы, большие сахарные зубы, обнажавшиеся по любому поводу и без такового. С его сложением он мог бы стать выдающимся легкоатлетом.
– Жарко тут у вас, – сказал ему Быков, чтобы завязать разговор.
– Это еще не жара, – заверил его Кирунда, сияя.
Африканское приключение началось.
2
Детство и юность Кирунды прошли на севере страны, в маленькой деревушке племени ик, среди земледельцев и охотников, быт которых оставался неизменным на протяжении столетий, а может, и тысячелетий. Ни больниц, ни магазинов, ни школ рядом не было. Жить означало вкалывать с рассвета до заката. Кирунде не было и трех лет от роду, когда его обязанностью стало собирание дров на всю семью. Кто толок просо, кто мотыжил землю, кто охотился, а малыш таскал на спине вязанки хвороста размером с него самого. Никто этому не удивлялся, никто его не жалел. У всех хватало своих забот, а жалость – никчемное чувство, от которого никому не было легче.
Кирунда привык считать себя взрослым мужчиной еще до того, как пришло время прятать пиписку под набедренной повязкой. В девять лет ему сосватали семилетнюю девочку, семья которой уплатила родителям зерном и солью. Но очень скоро невеста умерла от многодневного поноса, так что Кирунда не успел испытать радости супружеской жизни. Сам он не болел. Хворать было нельзя, потому что лечить больных было некому. Даже когда семейство расщедривалось на дары знахарю, тот чаще всего ограничивался тем, что прогонял заклятиями злых духов, и духи, возможно, разлетались в страхе, но болезнь оставалась и приканчивала тех, к кому прицепилась. Кирунда ни на что не жаловался, даже когда чувствовал себя плохо. Он подозревал, что колдуны сами и насылают болезни, чтобы было потом кого лечить.
Читать и писать он не умел. Все учение в деревне состояло в зубрежке истории своего рода. Образованным считался тот, кто был способен без запинки произнести: «Я сын того-то, мой отец сын того-то, сына того-то, сына…» – и так до тридцатого поколения, а то и дальше. Кирунда знал имена тридцати пяти предков – и гордился этим.
Женщины, которые работали не покладая рук, таскали на себе младенцев и кормили их грудью, в племени не котировались. Кирунда презирал девчонок. С четырех лет его воспитывал дед вместе со старшими братьями и младшими дядьями. По вечерам у очага собирались все мужчины рода, от мала до велика, а женщины крутились в стороне, ожидая, пока им бросят кость или осчастливят какой-нибудь просьбой.
Кирунда относился к матери свысока. Он любил отца и хотел быть похожим на него. Отец работал в городе и редко приезжал домой, но зато, появляясь, привозил гостинцы: конфеты, печенье, фрукты и прочие удивительные кушанья в ярких обертках. Когда Кирунда стал расспрашивать, что означают надписи на картинках, отец сказал, что мужчинам знать это не обязательно. У отца в городе была белая женщина, с грудями большими и полными, как спелые тыквы, и для этого ему потребовалась не грамота, а деньги.
Кирунда не знал, как зарабатывать деньги. С семи лет он пас сельское стадо, но платили ему едой или позволяли поиметь какую-нибудь вдову, что было, конечно, приятно, но никак не обогащало. Улучив момент, когда отец находился в хорошем расположении духа, Кирунда спросил у него совета.
– Нужно работать на белых или, по крайней мере, находиться рядом с ними, – был ответ.
– А какие они, белые?
– Такие же, как и мы, только цвета не сильно прожаренной просяной лепешки.
– Возьми меня с собой, отец, – взмолился Кирунда. – Я тоже хочу денег и белую женщину с большой грудью.
На следующий день он покинул родную деревню, но время от времени возвращался туда, чтобы покрасоваться в новой одежде и раздать родичам гостинцы, чувствуя себя при этом настоящим королем. У него началась новая жизнь. Очень скоро Кирунда перестал отираться возле отца и бегать по его поручениям, поскольку сам научился зарабатывать и ладить с белыми. Поездив по разным городам, он понял, что конкуренция там слишком велика, и обосновался в Национальном парке королевы Елизаветы. На площади в две тысячи квадратных километров было где развернуться. И туристов там было не меньше, чем в Кампале или Масаке. Сначала Кирунда подрабатывал носильщиком, потом стал проводником, что сочетало первое и второе, а также оказывал множество самых разных услуг.
В заповеднике он прижился, освоился и чувствовал себя там как дома. Экспедиция Стеллы Сноуден наняла его сроком на три года, и это было огромной удачей. Кирунда очутился в том счастливом положении, когда можно было не заботиться о завтрашнем дне.
Гоня армейский джип по знакомому маршруту, он прислушивался к разговору спутников, делившихся впечатлениями, и охотно отвечал на вопросы.
Хизер ему очень понравилась. Его всегда привлекали белые женщины со светлыми волосами. Достаточно было мысленно представить свои темные руки на ее коже, чтобы Кирунда пришел в сильнейшее возбуждение. Сдерживая буйные фантазии, парень старался не пялиться на Хизер слишком откровенно, отдавая себе отчет в том, что это может вызвать недовольство ее друга.