Глубокие мотивы: повести
Шрифт:
Глеб Семёнович Кутов должен был прийти через полчаса. Кто он теперь? Разъярённый гражданин? Обиженный человек? Или успокоившийся мужчина?
Как правило, к допросам Рябинин готовился. Но предстоял не допрос — предстояла беседа. И всё-таки подготовка нужна, потому что беседа следователя отличается от допроса, видимо, только отсутствием протокола.
Рябинин чуть было не встал и не пошёл за письмами к сейфу, забыв, что хранит их в столе, — не было уголовного дела, а сейф для уголовных дел и для вещественных доказательств. Упругая пачка
Он взял чистую бумагу и провёл авторучкой вертикальную кривоватую линию, разделив лист надвое. Слева наверху вывел «муж». Допустим, плюс. Справа — «тот». Минус. Впрочем, он не был уверен, что правильно расставил знаки; возможно, их стоило бы поменять, да как-то не поднималась рука минусовать законного мужа. Теперь эти пустые полосы должны превратиться в столбики.
Рябинин вписал первую пару: кофе-чай. Этих пар оказалось больше, чем он предполагал. И всё появлялись новые, неожиданные сочетания, которые уже добежали до середины листа. К некоторым словам вторые никак не подбирались, потому что у них не было и, видимо, не могло быть слов-антиподов. Например, цветы. Ничего, кроме колючей проволоки, Рябинину в голову не приходило. Или подарок. Наоборот будет — кража?
В дверь постучали. Рябинин сгрёб письма в ящик стола…
Глеб Семёнович Кутов, высокий, широкоплечий, с круглым лицом и очень круглыми карими глазами, сел на стул и поправил широкий галстук. Разъярённым он не казался. Даже слишком спокоен. Нет, не слишком — второй раз бесцельно поправил галстук, который и так лежал на груди плотно, словно металлическая пластина.
— У меня есть сообщение, — сказал Кутов тоном, который Рябинину показался своеобразным: так говорили докладчики.
— Какое?
— Дело в том, что у меня есть веское подозрение…
— Подождите, — перебил Рябинин. — А у меня есть предложение. Я хочу кое-что угадать.
— Вы его поймали?
— Нет.
— А что же хотите угадывать? — спросил Кутов своим митинговым голосом, и Рябинину расхотелось угадывать, потому что угадывание — игра, которая требует настроения.
— Например, могу угадать, что любите кофе, а не чай.
— Вы — следователь Рябинин? — помолчав, усомнился Кутов, рассматривая его такими круглыми глазами, что Рябинину захотелось, чтобы они стали треугольниками; на таком циркульно-упитанном лице глаза должны быть только угловатыми.
— Да, я следователь Рябинин.
Кутов помолчал и ответил на угадывание:
— О кофе вам могла сказать Вера.
— Нет, ничего не говорила. Угадаю ещё: вы не любите мороженое.
— Естественно, я — мужчина.
— И не любите сладкое.
— Естественно, — теперь он не досказал.
— Вы мужчина, — досказал Рябинин. — Ещё угадаю: не любите цветы.
— Это
— Не любите дарить подарки.
— Тоже не угадали: по торжественным датам подарки дарю. Вера получает.
Нет, голос у него был нормальный, баритончик, но каждое слово он говорил веско, словно оно имело ещё какой-то смысл, более значительный, чем принято было думать.
— Не любите стихи.
— Да, предпочитаю прозу.
— Не любите фантазировать.
Кутов улыбнулся так же многозначительно, как и говорил.
— Я каждый день фантазирую.
— Ну…
— Фантазирую при помощи металла, бетона, камня…
— И ваши фантазии называются проектами, — досказал Рябинин.
— Да, я признаю только такие фантазии.
— Реальные фантазии, — улыбнулся Рябинин. — Фантазии на железобетоне.
— Иронизируете? — насторожился Кутов.
— Фантазии — это те, которые строятся на песке.
Теперь была очередь улыбнуться Кутову, — теперь он иронизировал.
Изучить бы, нужно бы изучить сидящего перед ним инженера, который представлял сейчас в этом кабинете тот громадный людской поток, выходящий из институтов и носящий громкое имя — «интеллигенция», и к которому умные люди добавили слово «техническая».
Но иронизировать была очередь Кутова.
— На песке ничего нельзя строить. Даже фантазии. — Он помолчал, пристально взглянул на следователя и добавил: — Даже уголовные версии.
— Вы не любите духи. — Рябинин пропустил мимо ушей «уголовные версий». — Ах да, про духи я уже спрашивал…
— Нет, не спрашивали.
— Спрашивал, спрашивал.
— Нет, не спрашивали, — настойчиво повторил Кутов, упираясь в следователя угрюмым настырным взглядом. — Вы спрашивали про стихи, цветы…
— Вот я и говорю, что спрашивал.
Кутов замолчал, не очень понимая мысли следователя, который вроде бы не видел особой разницы между стихами, цветами и духами.
— Кстати, я пользуюсь одеколоном «Волейбол», — глуповато сообщил Кутов.
— Правильно, не пользоваться же вам духами «Быть может».
— На что вы намекаете? — уже недобро спросил этот обиженный муж.
— Абсолютно ни на что.
— При чём же тут дурацкие «Быть может»?…
— Почему дурацкие? Чудесные духи. Но дамские. А от вас должно пахнуть мужчиной.
Господи, как хорошо вместо допроса вести простую беседу, когда не беспокоишься о правдивости и состоянии свидетеля, а говоришь, что думаешь.
— Может быть, перейдём к делу? — спросил Кутов: всё-таки он обиделся.
— У меня больше вопросов нет.
— Да вы ни одного и не задали, — опешил Кутов.
— Вы свободны.
— Как же так?…
— Я всё выяснил.
— Базалова сказала, что вы поможете, примете меры…
— Правильно. И принимаю.
— Но ведь письма приходят! Всё наглее и наглее.