Глубоко. Пронзительно. Нежно
Шрифт:
А тут еще внутренний голос: «Мне кажется, ты придаешь понедельнику слишком большое внимание. Он, как всякий тонкий психолог, отлично этим пользуется. А между тем ведь можно на него просто забить: не пойти на работу, отключить телефон и спать, пока не наступят лучшие времена: не восемь утра, как сейчас, а двенадцать, мне кажется, двенадцать – отличное время для первого завтрака».
А рано утром, когда в ее теле был самый сон, я просыпался и трепал ей в уши всякую ерунду: «Ты мой розовый какишок». Она смеялась: «Что, что ты сказал?» – «Я еще ничего не сказал, а тебе уже смешно». – «Как ты меня назвал?» – «Розовый какишок». – «Я думала, петушок», – снова засмеялась она сладко и сонно. «Не, какишок, когда ты смеешься, ты так сопишь, будто заводишь двигатель своих крыльев, я про ноздри». – «Ты про мой нос? Не нравится – не смотри». – «Какишкам нельзя волноваться, им надо спать». – «Опять будешь изменять мне с кофе». – «Да, ты спи», – целовал я и мял ее груди. Потом, понимая, что мне уже не уснуть, вставал и шел к кофе.
«Взрослый,
Зашел в ванную, принял душ и вновь вернулся в спальню за телефоном. Увидев жену, сладко спящую под одеялом, решил одолжить у нее немного тепла. Нырнул под одеяло к ней.
– Мне нравится вкус твоей кожи. Слышишь?
– Нет, но чувствую. Что-то напоминает?
– Что жизнь прекрасна.
– Знаешь, я хотела сегодня сходить на зарядку.
– Чего не пошла?
– Все из-за тебя. Стала рассматривать тебя.
– То-то меня мучили кошмары. Неужели я настолько хорош?
– Нет, оказалось, что нет.
– Ну так беги, чего лежишь?
– Ага, скоро уже на работу.
– Завтра попробуешь еще?
– Нет, такие дела надо начинать в понедельник.
– Я понял, значит никогда.
– Никогда не говори «никогда», это мое слово.
– Мы что, уже делим имущество??
Он был недоволен, что я не откликнулась на его ласки. Сам дурак, раньше надо было действовать. Как можно было быть таким бесчувственным. Я же его чувствую. Даже сейчас. Я чувствовала по интонации, когда он был мною недоволен. В такие моменты даже имя мое звучало из его уст с маленькой буквы.
– Как там с погодой? – не обращала я внимание на его капризы. «Да и о каком сексе может идти речь, если через час я уже должна буду давиться в метро. Вот где настоящий утренний коитус».
– Погода ужасна.
– Сделай же что-нибудь.
– А что я могу сделать?
– Хотя бы чай.
В голове шумело море, оно билось о камень. Камнем служила скала, с края которой мы падали взглядом вниз, в голубую пропасть, дно ее сверлил маленький кораблик. Он шел своим курсом, оставляя подобно реактивному самолету на глазах исчезающий след. Мы стояли с Шилой на обрыве земли, здесь последняя когда-то оборвалась. Осторожно ногой я столкнул небольшой камешек вниз, тот провалился в воздушную яму вниз, пару раз он зацепил край скалы и скоро пропал из виду. Мысленно мы представили себя тем самым камнем, пытаясь пережить чувства летящего в бездну человека. Потом резко проснулись, это был сон, это был кошмар, крепче схватились за перила, отделявшие нас от пропасти.
– Пропасть, – выдохнула Шила.
– Один шаг – и она станет глаголом.
– Ты про пропасть?
– Про пасть.
– Да. Красивая пасть. – Пережив легкий мандраж, Шила обхватила меня всем своим существом.
Когда мы сели в машину и отъехали, скала еще долго желтела египетской пирамидой в зеркале заднего вида, словно курган из песка к самому солнцу.
– Чем ее сюда занесло? – все еще любовалась на пейзаж Шила.
– Кого? – спросил я.
– Скалу!
– Временем…
Будто песок из песочных часов сыпался именно в это место долго и расточительно, и никто их не удосужился перевернуть, как того полицейского, что лежал сейчас на асфальте, когда машина вздрогнула, переехав последнего, потом остановилась перед пешеходом. Того тоже заносило временем. Он был по колено в шортах, по локти в футболке, видимо, шел с пробежки. «От времени не убежишь». Человек все еще махал руками, пытаясь показать всем, что он идет с разминки, что он занимается спортом, может быть, именно сегодня он начал новую жизнь. Выглядело нелепо, потому что человек был растерян, рассеян. «Часто люди рассеяны оттого, что просто вырваны из контекста своей целой жизни, как целого текста, в котором они занимали место абзаца или даже эпиграфа, что, словно метеоритом, оставили шрам на чьей-то биографии, а может, занимали место главы райцентра, которую выбрали буквы анонимным голосованием на тайном вечере ада. И как таким людям теперь найти себя в этой библиотеке, где никто не читает, если не положить за это оклада? Разве что перейти дорогу кому-то»? Сзади мне уже сигналили. Мужчина рассеянный давно уже рассеялся. Я выжал сцепление, которое соединило меня снова с этим миром, переключился на первую и нажал на педаль газа. Лицо его мне показалось знакомым, а еще больше тело. Волной времени меня снова бросило на берег моря. Я вспомнил гражданина, которого однажды изучал на пляже от нечего делать. Тот мог обгореть или уже, несмотря на то, что у него на лопатках шерсть или пух. Видимо, остались от крыльев. Крыльев уже давно не было, только пузо, а над ним шерстяная грудь, не шерсть, а золотое руно. Я долго наблюдал за ним, он меня интересовал как персонаж. Даже женщины в сравнении с ним не вызывали такого внимания. Жена попросила натереть ее кремом. Пока я занимался спиной, я забыл про него. Потом, когда полез в воду смыть масло с рук, видел, как тот натянул на себя шорты цветом в точности как у этого пешехода. Спектакль закончился, можно было открывать пиво, чтобы не заскучать снова. «Что, шорты понравились? – за мной наблюдала жена. – Когда тебе кажется, что ты за кем-то наблюдаешь, ты сам находишься под присмотром». – «Да, симпатичные». – «Шорты придумали лентяи, те, кто не хотел стирать целые штаны», – перевернулась она на спину и закрыла глаза, так мне показалось, что она их закрыла, несмотря на то что была в очках. «Сколько времени?» – спросила она меня. – «Какая разница? Отдыхай. Забудь про стрелки, забудь про дни недели». – «Только я и одна звезда». Я встал и двинулся было к морю, чтобы окунуться. Но песок уже накалился. Значит, было уже около часа. Что, у времени на курорте аллергия на стрелки и песок оно нанесло для того, чтобы легче было ходить самому? Время ходило под себя песком. Горячим песком. Я надел тапки и пошел по времени, которое веками намывало сюда Средиземное море.
Авто давало мне право на скорость и самоопределение, право на труд и на отдых, авто, по сути, – это доспехи, которые служили как средством защиты от внешнего мира, так и от атаки на время и пространство. Шила поняла это, как только поменяла метро на свое личное. Она завела свой личный автомобиль. Завела еще час назад, теперь же припарковала рядом с университетом. Вышла из машины, посмотрела вокруг, пикнула сигнализацией, еще раз поймала блеск лакировки кузова и двинулась довольная и самодостаточная к дверям альма матер.
Войдя в универ, она вспомнила, что собиралась заскочить в учебный отдел, заполнить какие-то бумажки. Кабинет был маленький и душный. Три стола, три шкафа, три компьютера, сотрудника тоже три. Три лампы дневного света. В потолке тоже дневная сплошная мерцающей лампы. Двойной тухлый свет синтетикой выедал глаза. Лампа жужжала, словно там улей пчел, что вырабатывали вместо меда ватты.
Внутри пахло бюрократизмом и стоял деловой толк одного из сотрудников канцелярии. Тот говорил в нос. Хочешь нагнать значимости – говори в нос. Это он усвоил четко и даже научился слегка картавить, пытаясь приблизить себя отчасти к Земле обетованной. С умным видом он объяснял какой-то женщине правила игры, как надо заполнять анкету на конкурс преподавателя, который был чистой фикцией и проводился каждый год. Шила знала, это была профессор с ее кафедры, но здесь под прицелом чиновника из отдела кадров она вела себя словно девушка, пришедшая на экзамен. Скоро она выйдет из кабинета и, не доходя до кафедры, снова обрастет регалиями и степенями, словно неприступный непотопляемый риф – ракушками и мидиями за годы непрерывной работы в своей стихии. Шиле ни в коем случае не хотелось стать такой. Она даже отказалась от кандидатской, которую ей так навязывало руководство. Шила понимала, что это дорога в один конец. По миру она полетала благодаря мужу, который часто брал ее с собой на борт очень личной пассажиркой. Сейчас у нее были задачи и поважнее, нужно было родить, чтобы потом проводить время в кругу своей семьи, чем в замкнутом кругу бесконечных статей, конференций, кандидатских максимумов и минимумов, абсолютно никому не нужных, в особенности ей. Это была проформа, которой многие из ее коллег прикрывали отсутствие формы, будь то физическая или духовная. Шила старалась держать себя в форме. Она как будто ненадолго очнулась от ментального сна. Снова услышала мужской голос, а глаза ее нашли на столе тарелку с конфетами, судя по тому, что тех было много, это были леденцы. Будто решив удостовериться, Шила взяла одну конфету, развернула. Там лежал сладкий кусочек янтаря. Она не любила леденцов, именно поэтому сунула янтарь себе в рот и стала гонять его внутри языком. Вкус был сливочный и липкий. Она незаметно снова вернулась в мыслях к мужу, который в последнее время увлекся сладким. «Ему не хватает любви, но не моей, а неба. Еще бы, его, молодого безупречного штурмана, лишили неба, словно Родины. Это то же самое, что оставить хакера без Интернета», – скрутила она в жирную точку зеленый фантик и положила обратно в тарелку. Жена чувствовала, как муж мается, пребывая в роли препода, не в своей тарелке. Она снова уставилась в фарфоровую тарелку и вдруг увидела, как ее любимого мужа уносят в летающей тарелке зеленые человечки черт знает куда. Артур грустно махал ей рукой до тех пор, пока не скрылся. Шила вернулась к леденцу, который уже стал совсем маленьким, разгрызла его и проснулась окончательно.
Рядом, за другим столом, сидела девушка, она влюбленно смотрела в комп. По ее складке на лбу было видно, что внутри шел нелегкий мыслительный процесс, женщинам свойственно преувеличивать. Увидь она эту морщину, может быть, разлюбила бы враз свою работу. «Елена, вы подготовили документы, что я просил?»– «Да, Анатолий Степанович», – соблюдали служебную дистанцию оба. Когда она говорила, челюсть Елены выдвигалась, словно ящик комода, в котором аккуратно были уложены чистенькие и отглаженные слова и фразы. Правда, ящик задвигался не до конца. Возможно, это было сделано для вентиляции, но в этом был какой-то шарм, недосказанность.
Еще дальше, в глубине помещения за другим рабочим местом занималась своим заусенцем еще одна сотрудница отдела. Голова ее была пуста, как и день. Не у кого было даже спросить «Где все?». Весна пришла, но страсти не было, ни к своему, ни к незнакомцам. Хотелось поехать на теплое море, уткнуться в песок и лежать, пока та не появится неожиданно и не возьмет меня силой.
Пиджак сидел на ней, словно на стуле, и раскачивался. Он, как и тело, на котором первый жил с восьми до семнадцати, состоял из клеток. Клетки крупные, коричневые, в таких можно было бы содержать хищников в цирке, но они были пусты. Прическа, как арабская вязь, из которой связали гнездо с розой внутри, жившей на гидропонике мыслей.