Глубоко. Пронзительно. Нежно
Шрифт:
– Командир (К): Сколько нам осталось до аэропорта в минутах?
– Диспетчер (Д): Чем быстрее будете лететь, тем быстрее будете здесь.
– К: Каков наш порядок следования?
– Д: Определяя порядок, я не расслышал ваш позывной, и пока я буду выяснять его, вы будете последним, безусловно.
– К: Вот спасибо, и так на футбол опаздываю.
– Д: А кто играет?
– К: Наши с вашими.
– Д: Ваши забили пятнадцать минут назад.
– К: Теперь понимаю, почему меня последним поставили.
Диспетчер засмеялся.
– К: Значит, мне заходить на посадку по большому?
– Д: G576, разрешаю по малому, двести. Нашел для вас зазор.
– К: Да, я уже настроился. Разрешите сходить по большому?
–
– К: Я уже ходил по малому, можно теперь по большому?
– Д: G576!!!!!!! Только по малому!!!!! Запрещаю по большому!!! Повторите, как поняли!!!!
– К: 498 понял, еще раз по малому… – снял наушники и громко рассмеялся Марс.
Город снова ушел в купюру в пятьдесят рублей, он в синеве тумана. Смотрю на биржу как на полтинник, что-то здесь не так. Инфляция, биржи нет давно, как и денег в казне, пропито все, разграблено, там военный музей, тематика старых побед очень выгодна на фоне того, что полтинник приравнивается к бутылке пива. Безумие – любить эту страну, но я люблю так, как она меня никогда не сможет.
Я канаю каналом дальше, к анналам, к зданию, откуда начался город, через темный вонючий проход со сточной канавой, сухие окна офисов и контор. Все выкрашено Достоевским. Такое может достать любого. Канавка. Бедная, бедная Лиза. Спас бы я ее? Приспичь ей тонуть сегодня. Вода холодная ухмыляется моему благородству. Не знаю. Если бы смог перебороть в себе чувство такта. Его во мне слишком. Здесь не видь, там промолчи, где-то будь, где-то – мягким, развивай свою гибкость. Отсюда и перегибы.
Навстречу женщина, с корзиной, будто там выстиранное в канавке белье. Глаза ее, как опустевшие окна отеля, из которых душа уже съехала, и теперь там надо сделать уборку и закрыть, вдруг вернется или кто-то другой захочет снять номер. В корзине грибы. «Откуда здесь подосиновики? С осинами в городе было туго. Хотя у Бродского росла под окном, а жил он в центре». Я представил, как он выходил по утрам собрать урожай для той, которую любил сильно. В архиве моем опять всплыло утро и жена со своей любовью к поэзии. «Не выходи из города».
Из окна на меня падает взгляд. Точнее – его осколки. Он еще раньше разбит на множество прекрасных зданий. Он теряется, пытаясь ухватиться за барокко, он повис на балясине, ангелы смотрят на него, купидоны смеются. Он ищет спасения во мне. Все органы чувств напоказ: уши торчком, нос, как у ястреба, глаза навыкате. Жить с таким лицом надо было набраться смелости. Уродство и сексуальность – хорошее соседство, всегда можно постучаться в стенку второй: хватит уже, я хочу спать, но не знаю, кто на это решиться. «Бедная, бедная Лиза. Я тебя спасу». – Отбросив всякое чувство такта, я тоже пялюсь в ответ. Но скоро силуэт исчезает, только волна тюля, словно белое пенящееся кружевами море поглощает видение. Окно опустело, будто глаз покинул зрачок… «Действительно, отель», – приблизившись к зданию, прочел на табличке парадного входа.
Иду дальше. Мне уже почти тридцать, а я все еще не знаю, нужен я кому-нибудь или нет. Нужен я жене или нет, вот она мне очень нужна была… есть, будет. Сейчас, по крайней мере. Было такое ощущение, будто я лез через забор и зацепился за гвоздь штаниной, так и повис одной ногой на земле.
Я понимаю, как ей было не полюбить такого урода, как я. И вот уже суббота тащила нас за руку через весь город, через бары, улицы, площади, набережные, к воскресению. Будет воскресенье, мы воскреснем вновь, вместо кофе хлебнув не из чашечки, а прямо из банки, рассолу. Сушит? Да… И меня. Пить надо меньше. Я старался ради тебя. Я хотел, чтобы ты выглядела сегодня лучше.
«Я без ног». – «Как? Мне они так нравились». Шила засмеялась. Мы ложились уставшие прямо на белеющие простыни рассвета. Чтобы там расщепить на атомы наши оставшиеся чувства. Мои пальцы, танцуя, снимали бюстгальтер, как проститутку на красивом бульваре ее вечернего тела. Это была настоящая химическая реакция, в результате выпадал осадком оргазм. Лицо ее, в отличие от моего, было правильное, словно сонет. Я возвращался к нему снова и снова: кольцевая рифма. Я возвращался к ней снова и снова, это было похоже на вечную прогулку по садовому кольцу, она заблудила меня в своем роскошном саду…
– В твоем саду все время весна.
– Кончай паясничать, – установила свое сакраментальное Шила, возведя на постамент несусветной глупости. – Время никого не жалеет. Жалеть не перспективно.
Я сел в свою миниатюрную квартирку и поехал на работу. На дороге штормило утренней нервозностью. Мой корабль болтало в потоке машин, невзирая на заторы, он упорно шел к цели, шел по волнам радио. Я слушал, как сердобольные водители звонили в студию рассказать о пробках на дорогах. Оказалось, все гораздо корыстней, чем я думал, каждый из них мечтал сорвать куш – бак бензина. Я избавился от корысти и переключил. Здесь надо было продолжить стишок: «Вы бывали когда-нибудь в комнате смеха, вот где…»
– А вот еще один интересный, – докладывал диджей, – вы бывали когда-нибудь в женщине, вот где доброе, теплое, вечное.
Вы бывали когда-нибудь в вытрезвителе, хотя бы зрителем.
Вы бывали когда-нибудь в стриптиз-клубе, вот где рискуют жо… выручку чуют.
«Ну, эта грязновата». «Хотя не лишена правды», – рассуждали ведущие меж собой.
Вы бывали когда-нибудь счастливы, нет, а жаль, я бы на вашем месте участвовал.
Уши погрязли в децибелах высоких голосов ведущих. Даже глаза заложило. По радио передавали классику. Я сомневался между Чайковским и Прокофьевым. Словно я был на кухне и выбирал из двух напитков. И не найдя точный ответ, перекладывал ответственность на жену, «Чай или кофе?» Жены рядом не было. Были пассажиры, которые вышли из трамвая и переходили передо мною дорогу. Приятно было наблюдать, как в солнцем залитом городе, сквозь серый асфальт, словно весенние цветы, прорастали женственность и мужество. Они росли навстречу друг другу. Наконец пешеходы кончились. Я включил первую и отпустил сцепление. Впереди меня ехала зеленая машина цвета сочной травы, по форме напоминающая земноводное, на стекло был приклеен каблучок и во всю панораму телефон с объявлением: «Ищу мужчину, который ищет меня». Я приблизился к лягушке вплотную. Стоило только нажать на ее антикрыло на багажнике, и она прыгнет сразу через несколько машин, вспомнил я бумажных лягушек, которых складывали из бумаги в детстве. Я, правда, склонен был только к самолетостроению, у меня даже кораблики не получились. «А если поцеловать, то может превратиться в прекрасную Василису, или Свету, или Олю, в Шилу вряд ли, кишка тонка, у этой не хватит силенок, лошадиных», – мелькнуло у меня в голове, когда я уже обгонял зеленое чудо, за рулем которого сидела милая девушка, настолько милая, что любому захотелось бы отстать, чтобы записать телефон.
Сестра удивляла своими успехами после того, как развелась. Развод словно сжег в ней последнюю ступень, как у ракеты, придав ей космическое ускорение, и вывел на другую орбиту самостоятельной независимой жизни. Тина, так звали сестру, она сменила работу, потом основала свою, на которую она ходила по настроению. Словно настроение это было широким освещенным проспектом. Она наняла еще несколько талантливых и способных ребят, готовых гореть за свое дело так же ярко.